Василий Тёркин

«	А всего иного пуще Не прожить наверняка — Без чего? Без правды сущей, Правды, прямо в душу бьющей, Да была б она погуще, Как бы ни была горька.	»
— из пролога

«Василий Тёркин. Книга про бойца» — цикл стихотворений и поэм Александра Твардовского (иногда трактуется как единая поэма, но каждая отдельная часть писалась как законченное произведение), повествующих о повседневном быте на Великой Отечественной войне глазами непосредственного её участника и для целевой аудитории таких же участников. Заслуженная и проверенная временем классика школьной программы: такую художественную правду мог изобразить только непосредственный участник описанных событий, а такие неординарные художественные средства подобрать для этого — только реально незаурядный талант.

Итак, главный герой — Тёркин, Василий Иванович, красноармеец, не позднее 1925 года рождения, предположительно беспартийный. Неприметной незапоминающейся внешности, характер — русский, сердечный, неунывающий. По происхождению из крестьян Смоленской губернии. Начинал войну на Карельском фронте, впоследствии участвовал в боях за населённый пункт Борки… а теперь взглянем на список населённых пунктов под таким именем в теперь уже бывшем СССР и трезво содрогнёмся широте разброса возможных мест Васиного геройства.

Да, Тёркин — образ ярко индивидуальный и в то же время — демонстративно собирательный, образ среднего рядового красноармейца, отдельной рабочей пчёлки из тех, что, собравшись в единый рой, вытянули на своих перепончатых крылышках Победу. Твардовский постоянно подчёркивает всеобщность Тёркина, и потому тот постоянно меняет военно-учётную специальность: то неофициально исполняет в отделении обязанности политрука, то тянет катушку связи, то отправляется в разведку и возвращается с «языком». Помимо этого, Тёркин и в быту рукаст — может развести затупившуюся пилу, починить часовой механизм, — и на гармошке умеет так сыграть, чтобы душа завернулась, а потом обратно развернулась. Все эти качества в одном человеке сразу, может, и не найдёшь, но хотя бы в одном отделении и тем более взводе — запросто. Изначально Вася Тёркин как персонаж был введён Твардовским в фельетонах, которые публиковались им во время Талвисоты в газете «На страже Родины». Причём в создании героя участвовала вся редколлегия, в которую, между прочим, входил аж целый Самуил Маршак — возможно, это тоже сказалось на удачности образа. Который оказался настолько жизненным, что Тёркина на фронте считали реальным человеком и даже писали ему письма (а вот в реальность тех, кто и IRL геройствовал в духе Тёркина, Ивана Середы, например — не верили).

Впрочем, не только прямая речь самого Тёркина, но и текст от автора написаны не рафинированно-литературным, а поистине народным слогом, пересыпанным и диалектизмами, и просторечиями, и крепким словом (ничего неподцензурного, но и на пионерской линейке не процитируешь) и чуть ли не былинными прибаутками-заигрышами. И этот слог застревает в мозгах с первого прочтения, как ничто другое способствуя растаскиванию на цитаты.

Основной цикл

Каждый отдельный эпизод — своего рода новелла в прозе. Тёркин оказывается в разных ситуациях, возможных на войне, как рядовых (балагурит на привале, устраивается на ночлег, берёт языка, попадает в госпиталь), так и героических (доставляет донесение вплавь через зимнюю реку, сбивает немецкий самолёт из трёхлинейной винтовки бронебойным патроном, принимает на себя командование после гибели офицера). Даже мистика герою не чужда — однажды ему, тяжело раненому, являлась аж сама Смерть и имела с ним довольно продолжительную дискуссию. Впрочем, Тёркина вовремя спасли.

Характерная черта «Тёркина», которую при изучении его в школе не замечаешь — демонстративная а-, чтобы не сказать антиполитичность. Тёркин (и в данном случае мы можем сказать, автор тоже) думает о своей Родине почти всегда как о России, а не Советском Союзе, а в редких случаях, когда вспоминает о её руководстве, то мыслит таковым не фактического лидера, сиречь Сталина, а формального — «всесоюзного старосту» Калинина.

Тропы и штампы

• Артиллерия — бог войны:

«	Не расскажешь, не опишешь, Что за жизнь, когда в бою За чужим огнем расслышишь Артиллерию свою. Воздух круто завивая, С недалёкой огневой Ахнет, ахнет полковая, Запоёт над головой. А с позиций отдалённых, Сразу будто бы не в лад, Ухнет вдруг дивизионной Доброй матушки снаряд.	»

• Генерал Мороз советским солдатам тоже помощник:

«	И лихой, нещадной стужи Не бранили, как ни зла: Лишь бы немцу было хуже, О себе ли речь там шла! И желал наш добрый парень: Пусть помёрзнет немец-барин, Немец-барин не привык, Русский стерпит — он мужик.	»

• Импровизированное оружие — пленённый Тёркиным фашист отбивался каской. Это он зря подставился: Василий оглушил его незаряженной гранатой по кумполу.
• Непристойно — значит смешно — Тёркин не стесняется и такого. И чтобы хохмочки вроде этой:

«	Сам стоит с воронкой рядом И у хлопцев на виду, Обратясь к тому снаряду, Справил малую нужду.	»

 — не превратились в похабень уровня «Гитлер капута», требовалось воистину быть Твардовским.

• Отказаться от награды:

«	Нет, ребята, я не гордый. Не загадывая вдаль, Так скажу: зачем мне орден? Я согласен на медаль.	»

• Прочитать о себе книгу — одной обмолвкой, а есть:

«	На войне, как на привале, Отдыхали про запас, Жили, Тёркина читали На досуге. Вдруг — приказ…	»

• Танки — это круто:

«	Низкогрудый, плоскодонный, Отягчённый сам собой, С пушкой, в душу наведённой, Страшен танк, идущий в бой.	»

Тёркин на том свете

Спин-офф, писавшийся уже во время оттепели и оказавшийся таким хлёстким памфлетом против советского тоталитаризма вообще и Сталина лично, что это оказалось чересчур даже для творцов самой оттепели. После первой читки в 1954 году (в присутствии лично Хрущёва!) поэму осудили, заклеймили и не позволяли издать добрых девять лет.

Начинается всё с того, что погибший на войне Тёркин осознаёт себя на том свете. Последний представляет собой унылый совок стоградусной крепости: новопреставленного долго и нудно мурыжат по инстанциям загробной канцелярии и перебрасывают из отдела в отдел, отказываясь хоть как-то подтвердить его статус, не говоря уже о том, чтобы разместить его самого. По случайности Тёркин находит себе «Вергилия» — старого фронтового товарища, погибшего ещё раньше, и тот устраивает ему экскурсию по загробью. В котором, помимо вышеупомянутой канцелярии, ничего другого нету — и в самом деле, какой производительный труд может быть после смерти? А вот руководители, учётчики и проверяющие и на том свете чувствуют себя вольготно. Но вся эта удушливая бюрократия — это только «наш», «социалистический» тот свет — а ведь есть ещё и «их», «капиталистический», по бомолвкам — в традиционно-дантовском виде. Некоторым покойникам с «нашего» того света доводится даже заглянуть в трубу, демонстрирующую «их» тот свет и удостовериться, что загнивающий Запад загнивает не только в буквальном, мертвецком, но и в фигурально-пропагандистском смысле. В конце концов Тёркин ухитряется сбежать с того света на подножке поезда-психопомпа, идущего в мир живых за новой партией пассажиров, и из финала явствует, что всё происхождящее было мидквелом к «Солдату и Смерти».

Тропы и штампы

• Бафос, всепоглощающий и всепроникающий. На идейно крепких речекряках-госпропагандистах Твардовский оттоптался, как слон на посудной лавке:

«	За картиною картина — Хлопцы дальше держат путь: Что-то вслух бубнит мужчина, Стоя в ящике по грудь. В некий текст глаза упрятал, Не поднимет от листа… Надпись: «Пламенный оратор» — И мочалка изо рта.	»

«	Отвернувшись от болвана С гордой истовостью лиц, Обсудить проект романа Члены некие сошлись. Этим членам всё известно, Что в романе быть должно И чему какое место Наперёд отведено. Изложив свои намётки, Утверждают по томам. Нет — чтоб сразу выпить водки, Закусить — и по домам.	»