Изменившаяся мораль/Классическая русскоязычная литература

Это подстатья к статье «Изменившаяся мораль». Навигационные шаблоны и категории тут не нужны.

Золотой век (начало — конец XIX в.)

• А. С. Пушкин, «Сказка о мёртвой царевне и о семи богатырях». «Серых уток пострелять» — это поступок того же плана, что и «сорочина в поле спешить», «башку у татарина отсечь» или «вытравить пятигорского черкеса».
  • Обоснуй: первоначально Наше Всё намеревался написать про разбойников, но цензура не разрешила. Во всяком случае, и в официальном варианте богатыри обнаруживают царевну мертвой, возвратившись «с молодецкого разбоя». Вот и получились такие хреновые богатыри…
  • Обоснуй номер два: богатыри — суровые жители фронтира, где сорочин, татарин и черкес занимались отнюдь не мирной созидательной деятельностью…
  • В принципе, на момент написания поэмы многие европейские страны всё ещё выдавали своим пиратам каперские лицензии на совершение «молодецкого разбоя» против торговых кораблей враждебных стран. А для времени действия поэмы «хождение за зипунами» в соседние страны было вполне нормальным делом. Современному же читателю это может показаться странным.
• У него же в «Сказке о царе Салтане» из трех прявших под окном девиц положительной героиней стала не одна из тех, кто хотел облагодетельствовать весь мир плодами своего собственного труда (одеть и накормить), а та, мечты которой сводились к "выйти за царя и родить ему сына".
  • ...потому что от царицы нафиг не требуются навыки ткачихи или поварихи, а вот способность родить здорового наследника — ещё как (то, что эти способности заявлены на словах — сказочная условность; как мы помним, Гвидон и правда вышел богатырём). В этом смысле мораль не изменилась: современный монарх тоже не ткачиху в жёны возьмёт, а красавицу со справкой о здоровье. Заметим, двух других девиц Салтан трудоустроил при дворе согласно их талантам.
  • И в детстве и сейчас автору правки очевидно, что мораль сего кейса такова: желая быть царицей не забывай, что она жена царя, а не просто жирная должность с кучей привилегий. Как анологию представьте ректора университета N требующего от всех студентов активно заниматься спортом и закаливанием в ущерб иным занятиям. Да, его мотивы благородны, но он при этом принебрегает своей задачей по должности
• У него же, «Руслан и Людмила» — история Финна и Наины. Представьте себе, пастушку отказала девушка. Он решает соблазнить её сердце богатством и доблестью… путём десятилетнего викинговского рейда. Она опять ему отказывает. Он идёт учить колдовство, накладывает на неё приворотные чары, она является… и он её прогоняет, потому что она ему нафиг не нужна семидесятилетняя (он, правда, тоже семидесятилетний). Вряд ли бы в наши дни такой выродок сошел за положительного персонажа.
  • Однако он и не заявляет, что совершил положительный поступок, просто объясняет мотивацию Наины. Финн, каким его встречает Руслан, уже совсем другой человек, раскаявшийся в содеянном и жаждущий искупления. Незнакомому человеку помогает вернуть возлюбленную (а потом и жизнь спасает) совершенно бескорыстно. А вот Наина стремится погубить вполне положительного Руслана, который ей ничегошеньки худого не сделал, да и безобидного хвастуна Фарлафа заводит на путь весьма мерзкого преступления. Даже зная о психологической травме, которую она перенесла, сочувствовать как-то не тянет.
• Нынешнему читателю трудно понять, почему купец Калашников у Лермонтова пошёл убивать за публичные домогательства к жене и сдёрнутый платок. Но по описанным в поэме временам оказаться простоволосой без очень веского повода (типа пожар ночью случился) — это для женщины действительно было позором, все равно, что голышом оказаться при всех. А после завоевания Сибири сабжа, сорвавшего с замужней женщины платок, ссылали именно туда! И вообще, «И ласкал он меня, целовал меня…» — Кирибеевич, прямо скажем, к жене Калашникова конкретно домогался, за такие дела и в наше время отхватить можно (по морде, убивать ни один адекватный муж не будет).
  • Интересно и то, что Калашников предпочитает не объяснять Ивану Грозному свои причины для убийства Кирибеевича, хотя тогда царь наверняка уважил бы его. Купец прямо напрашивается на смерть, лишь бы не светить на публике факт домогательств к своей жене. Потому что для жены в случае огласки вся жизнь была бы загублена капитально. Тонкость и в том, что Кирибеевич — опричник, и по закону земец Калашников не имел права жаловаться на него. Как и вызывать на судебный поединок, где бились без правил (хотя сам дрался именно по законам такого поединка — в «спортивном» кулачном бою запрещалось бить в висок, за что, собственно, Калашникова и казнили).
  • Правда, не очень понятно, почему Калашников не мог, например, заранее написать объяснение своего поступка и вручить его царю — или как-то иначе объяснить только ему, в чем причина убийства.
  • Потому что культура Домостроя, во многом Иваном IV и популяризованная. Не выносить сор из избы — один из её столпов. Если это учесть, становится ясно, почему царь казнит Калашникова (иначе нарушит свои же законы) и при этом максимально помогает его вдове. Лермонтов в данном отрывке явно подразумевает, что Иван Грозный всё правильно понял, и как раз поэтому зауважал Калашникова. Записки не требовалось. Вообще, мнение об Иване IV как о недалёком параноике — черта в лучшем случае второй половины XIX века, а то и нашего времени. Люди эпохи Лермонтова, нередко читавшие его переписку с Курбским, в той или иной мере хранили к самодержцу огромной страны пиетет.
  • Однако Пушкин в «Борисе Годунове» изображает Ивана IV скорее как крайне жестокого, и именно для того времени. «И поделом ему: он правит нами, Как царь Иван (не к ночи будь помянут). Что пользы в том, что явных казней нет, Что на колу кровавом всенародно Мы не поем канонов Иисусу, Что нас не жгут на площади, а царь Своим жезлом не подгребает углей?» Позже сам царь Борис говорит: «Но если ты теперь Со мной хитришь, то головою сына Клянусь — тебя постигнет злая казнь, Такая казнь, что царь Иван Васильич От ужаса во гробе содрогнется.»
  • А вот тут, братцы, разница в психологии. Пушкин пишет с позиции классического гуманиста, а Лермонтов, человек не просто в погонах, а конкретно нюхнувший порох и запомнивший его запах — скажем так, стоит с другой стороны гуманизма… У него и Кирибеевич изображён с определённой долей сочувствия: да, молодой, гормоны играют… Но, заметим: вину свою вполне понимает, у царя просит не что-нибудь, а возможность умереть «смертью храбрых» — и во время поединка, уже понимая, что смотрит в глаза своей смерти, не оглашает вслух: мол, товарищи, он мстить мне пришёл! — и не пытается сам нарушить правила (уж любимчик-то царя мог бы рассчитывать на снисхождение!), а вкладывает все силы в один страшный, но честный удар… Он хоть и опричник, но не полное чудовище, даже не великолепный мерзавец — он трагический, в сущности, персонаж…
  • Возможно, но выше утверждалось, что, мол, представление об Иване IV как о полном чудовище появилось самое раннее лишь с середины XIX века. Нет, явно пораньше, и, опять же, не у какого-то там писаки, а у самого прославленного русского поэта, пусть даже и у классического гуманиста.
    • Старшая современница Пушкина и Лермонтова, Олимпиада Шишкина (первого была старше на восемь лет, а второго — более чем на двадцать), в своих романах об Иване Грозном упоминает лишь эпизодически, потому что его тогда уже нет в живых. Но упоминает так, что ясно, что ничего хорошего там не происходило: и Новгород утопил в крови (в романе действует монах, бывший в молодости опричником, который, не выдержав творившихся ужасов, сбежал и постригся), и о казнях, совершаемых им, не раз упоминается, и даже набожность Ивана Грозного названа лицемерной: мол, он воображал, что может через молитвы и щедрые дары для Церкви искупить грехи. Автор разве что выражает сочувствие, что русский православный царь мог дойти до жизни такой. Но ни в коем случае его не оправдывает.
    • Как минимум, уже в сочинениях Щербатова и у Карамзина Иван Грозный осуждается за тиранство и кровопролитие.
• Н. В. Гоголь, «Ночь перед Рождеством». Если современный читатель воспринимает чёрта как условного мифологического персонажа, а не как представителя Зла, его может отчётливо покоробить поступок Вакулы в финале. Решил не отдавать свою душу, обманув ожидания чёрта — ладно, нормально, но зачем бить-то? Всё-таки живое разумное существо и немало ему помог. Если же наш современник понимает, что во времена Гоголя никаких добрых чувств к чёрту как к слуге Всеобщего Врага добрый христианин не мог испытывать — то зачем вообще с ним связался? Ведь этот нехристь нечистый в любой момент мог обмануть Вакулу. А уж тонкости фольклорных сюжетов об отношениях человека и чёрта мало кому известны, особенно если этот кто-то ещё школьник.
• «Мёртвые души» — закладывать людей в качестве имущества считалось нормальным, если это твои крепостные крестьяне.** А замечательная, по мнению советского человека, идея обучить крестьян грамоте, подаётся во II томе как глупость.
• М. Е. Салтыков-Щедрин, «Господа Головлёвы». Сёстры Аннинька и Любинька играют в театре, за это их дядя (Иудушка), бабушка (Арина Петровна), поп и даже последние крепостные крестьяне считают «белетными» (проститутками). Казалось бы, ну играют девушки в театре, почему к ним такое отношение? Внезапно, субверсия. Дело в том, что сёстры играют не в приличном театре вроде МХАТа или «Сатирикона» (на момент написания повести уже существовали весьма респектабельные Малый, Александрийский и Михайловский театры), а в пошлейшем кабаре с непристойными песенками и «оголением» тела (в современном сеттинге можно бы было сравнить со стриптизёршами в каком-нибудь ночном клубе). Неудивительно, что впоследствии идут в прямом смысле по рукам.
  • К сожалению, такова была судьба многих актрис, потому что попасть в питерские и московские театры было, понятное дело, не просто, а в провинции (да часто и в столичных театрах, если нет совершенно выдающегося дарования или везения) актрисы превращались в содержанок, актёры — в циничных алкоголиков. Об этом много писали Островский, Чехов, Куприн, Амфитеатров и т. д. И тот же Салтыков-Щедрин показывает, что девушки пошли на сцену ради «святого искусства», а во что это выльется, знать не знали.
• Лев Толстой, «Анна Каренина». Современному читателю непонятно, в чём именно драма Карениной: ведь муж даёт ей развод, и это один из редких случаев, когда законы Российской империи развод допускают (доказанное прелюбодеяние). Проблема в том, что выйти за Вронского она не сможет — её просто не обвенчают, потому что она разведена. Единственный вариант, который мог бы спасти её положение, просто невероятен: Каренин должен присягнуть, что это он изменил жене, после чего… его наследник отходит на воспитание к матери, а сам он уже не сможет повторно вступить в брак.
  • Почему этот вариант «просто невероятен»? Каренин одно время был готов дать развод на этих условиях. Потом его переубедила Лидия Ивановна.
• В. Крестовский, «Петербургские трущобы» — княжна Анна Чечевинская, соблазненная князем Шадурским. До последнего скрывала беременность от строгой матери, вынуждена была уйти из дома и скатилась до дешевой проститутки.
• Николай Некрасов, «Кому на Руси жить хорошо» — крестьянка всячески проклинает врача, который вскрыл тело её ребенка, чему автор правки немало удивлялся, проходя данное произведение в школе (из-за чего сыр-бор поднимать?). Это сейчас медицинское вскрытие, да еще при неестественной смерти, считается вполне нормальной процедурой, а в старину в нем видели страшное надругательство над покойником. Вдобавок суеверные крестьяне полагали, что душа вскрытого погублена навеки и рая ему уже не видать (то есть вскрытие казалось им чем-то вроде дьявольского обряда).
  • Да только ли в суеверии дело? Если бы какой-нибудь современный псих от медицины додумался производить вскрытие на глазах у матери, только что потерявшей единственного ребенка, — наслушался бы ещё и не таких слов. Даже в наше просвещённое время.
• Современному читателю очень сложно угадать причину, по которой несмотря на огромный успех самого романа, до 1899 были запрещены театральные постановки «Братьев Карамазовых», да и после вплоть до революции они появлялись очень неохотно. Дело было не в чернухе и не в сомнительных образах вроде Ивана и Смердякова. Цензоров возмущало, что на сцене вообще можно демонстрировать «чудовищное преступление отцеубийства, в котором принимают самое деятельное или бессознательное участие трое сыновей».

Серебряный век (конец XIX — начало XX вв.)

• А. П. Чехов. В юмористических рассказах «Один из многих» и «Канитель» упоминается смерть младенца. Не теперь никто не станет об этом писать в юмористическом рассказе. Впрочем, тут скорее изменившаяся психология, рождаемость сейчас низкая, детская смертность очень низкая, смерть ребенка воспринимается самой большой трагедией.
  • Это как сказать, черный юмор вроде американского цикла анекдотов про мертвых младенцев никто не отменял. А Антон Павлович черный юмор вполне себе котировал.
  • Но разве в «Канители» он смеется над смертью младенца? Он смеется над тем, что старушка запуталась в составлении поминальников и то покойника просит записать за здравие, то больного за упокой. А потом и батюшку так заморочила, что он «новопреставленного» (недавно умершего) младенца (что на церковнославянском языке — ребенок до семи лет) записал за здравие, а потом сам же и прочухался.
• А. И. Куприн, «Гранатовый браслет» — в школьных учебниках учили, что мимо княгини Веры прошла «великая любовь». Но сейчас на Западе такое поведение называется «сталкинг», и за это сажают. А Вера сравнительно легко отделалась. Будь её супруг более ревнивым и менее снисходительным — могла бы отхватить неприятностей безо всякой вины.
  • Интересно, что К. Чуковский, в то время модный критик, считал близких Веры приятными людьми, более милыми, чем ее поклонник Желтков.
  • Тот же автор в очерке «Немножко Финляндии» цитирует рассказ некоего д-ра Андреева о японских детях, в котором встречаются такие пассажи: «Но керимон распахнут настежь, и под ним ровно ничего нет, кроме прелестного, голого, загорелого детского тельца». В то время воспринималось совсем невинно, а сейчас такое встретится разве что только на каком-нибудь сайте с рассказами для педофилов в даркнете. Описания финских детей от самого Куприна существенно менее откровенны, но и моменты типа «Крепкие ножки, обтянутые черными чулками, видны из-под юбок и штанишек по колено…» вполне способны насторожить современных борцов с педофилией.
• Лидия Чарская:
  • «Княжна Джаваха» — с точки зрения современного читателя Нина Джаваха, гордая грузинская аристократка и урождённая княжна, обращается со своим кузеном Юлико как со слугой.
  • «Волшебная сказка» (с прикрученным фитильком). Читатель начала XX в. воспринимал главную героиню, Надю Таирову, как неблагодарную и глупую девчонку, которую отец учит уму-разуму, не слишком, между прочим, жёстко (всего лишь читал ЕЁ личные письма и сжёг ЕЁ, ЕЙ подаренные книги, а дочку даже не высек за непослушание и лень). Для современного читателя всё не так просто. Да, Надя Таирова, конечно глупа и неблагодарна, к тому же она лентяйка, каких свет не видывал, но ИМЕННО ОТЦУ ей, по большому счёту, особенно и не за что быть благодарной. Разве за то, что не выгнал её из дома, когда девочку исключили из института (чем её постоянно попрекал). Стоит ли удивляться тому, что Надя рвётся прочь из родного дома?
  • «Записки институтки» — когда девочка заказала вкусностей из лавки, реакция классной дамы и начальницы была такой, как будто её поймали не с хлебом и леденцами, а с выпивкой. Еще и подчёркивается, что это не какая-то там безобидная шалость, а ух!.. И непонятно, чем лакомства, принесенные близкими в приём или отправленные посылкой (что можно делать свободно), отличаются от купленных на подаренные деньги.
  • «Люда Влассовская» (продолжении «Записок институтки») можно найти пример, когда мораль изменилась сразу в обе стороны, что бывает крайне редко. Маруся Запольская подговорила девочек из мести воткнуть побольше булавок учителю в стул. Для современного читателя это уже не просто слишком далеко зашедшая злая выходка, а самая настоящая уголовщина: из-за укола развилось воспаление, и учитель оказался в больнице. Причинение средней тяжести вреда здоровью, это пахнет уже не исключением из института, а судом! В то же время поступок Норы, выдавшей виновницу этого несчастья, чтобы не наказали весь класс, выглядит в наши дни крайне неоднозначно. Времена рабов и гулагов оставили в сознании народа неизгладимый рубец. Стукачество вызывает у многих людей бо́льшее осуждение, чем само преступление. В сухом остатке ситуация для нас намного темнее и острее, чем для первых читателей повести.
    • Да поступок Норы и в то время был неоднозначным. Читаем книгу дальше: одноклассницы за него объявили Норе бойкот (именно потому что «стукачка»), сама она не видит в нём ничего такого (донесла бы потихоньку, из-за угла — была бы «стукачка», да и что плохого в том, что за виновную не станут страдать невинные?). Да и протагонистка в какой-то момент признаётся, что считает Нору и правой, и неправой одновременно.

Литература советской эпохи

• Михаил Зощенко, рассказы для детей. Драть маленького ребенка за уши из-за шутки с фальшивой коробкой конфет? Заставлять дочь, пытавшуюся привлечь к себе внимание родителей, сосредоточившихся на младшем ребенке, год ходить в старом и ненавистном ей платье? Вряд ли сегодня такую семью можно считать здоровой.
  • Рассказчик и тогда не считал свою семью здоровой: об этом ясно сказано в рассказе «Через 30 лет», и подобные методы осуждаются. Собственно, Зощенко — язвительнейший сатирик, а резонёрство отца — злая пародия на классических героев-резонёров (вроде Стародума или Клеанта), вроде «сегодня мы многое поняли» из «Южного парка».
• Предисловие Валериана Правдухина к несостоявшемуся издании повести В. Зазубрина «Щепка» (1923). Критик восхищается тем, главный герой творит самый натуральный террор и не щадит собственных родителей — и сурово осуждает за то, что в конце, не выдержав напряжения, он сходит с ума.
• Александр Беляев, «Звезда КЭЦ» — с каким наслаждением протагонист смотрит кинохронику об уничтожении джунглей! Вот выкорчуем эти проклятые джунгли, засеем всё пшеничкой — лепота! Не жизнь — малина!
  • И не только Беляев — подобная идея тогда вообще была популярной. «Человек не должен ждать милостей от природы, взять их от неё — наша задача!» ©
  • Иван Ефремов «Туманность Андромеды»: герои очищают океан от «хищных акул, ядовитых рыб, моллюсков и опасных медуз, как очищена жизнь современного человека от злобы и страха прежних веков». Одно из тренировочных заданий юношам — истребить откуда-то снова появившихся гигантских осьминогов. Только представьте, как старшеклассникам поручают охоту на краснокнижных зверей, потому что те в теории способны навредить человеку!
• В позднем СССР считалось, что иметь слуг — роскошь, недостойная ТруЪ советского человека. Иметь домработницу было позволительно лишь академикам, народным артистам, высшим чиновникам — словом, очень занятым и богатым людям. Поэтому, читая в «Двенадцати стульях» о том, что у четы агрономов, соседей Ипполита Матвеича и его тёщи, была прислуга, а инженер Щукин отказался от неё из-за транжирства жены, испытываешь когнитивный диссонанс. Обоснуй: вплоть до середины ХХ века, при отсутствии современных коммунальных услуг и бытовой техники, когда приготовить обед/постирать/сделать уборку требовало в разы больше времени и сил, чем сейчас, услуги домработницы в городе для мало-мальски обеспеченного человека были не роскошью, а практически необходимостью. Тем более, что зарплаты домработниц были совсем невелики на фоне зарплат инженера.
  • Наверно, в первую очередь рвёт шаблон, что инженер или агроном — очень обеспеченный человек. А так да, автора строк самого коробило, что у советской учёной из кинофильма «Весна» во вполне советские 1950-е, не 1920-е какие-то, есть домработница.
    • Нужно учитывать, что требования к знаниям, их востребованность и круг обязанностей инженера существенно изменились от концовки к XIX к концу XX-века. 100 лет назад приходилось организовывать работу людей совершенно безграмотных буквально через посредство единиц кое-как образованных техников и десятка-другого более-менее квалифицированных рабочих и лично контролировать едва ли не каждое изменение процесса — примерно его круг обязанностей был равен нынешним начальника цеха вкупе с главным технологом — это и сейчас не бедствующие люди. Ими и сейчас может быть очень далеко не каждый инженер и тогда приходилось вводить высокую планку требования к будущим инженерам уже на вступительных экзаменах, чтобы эти обязанности мог выполнять даже неопытный инженер. Нынешний инженер примерно соответствует по своим практическим знаниям тогдашнему младшему технику или даже рядовому чертежнику — эти и сейчас не слишком высокооплачиваемы. Российская действительность дополнительно сгущала краски — нормативных документов для технических процессов на русском до середины 1930-х годов просто не было и нормой было пользоваться зарубежными и очень долгое время основным источником была Германия, так что инженер должен был в совершенстве владеть хотя бы немецким техническим языком, куда реже требовался французский или английский (он в основном в кораблестроении).
    • Вообще, общедоступность инженерного образования и бестолковая тарифная сетка (инженер получал как рабочий, но рабочий мог вырасти до шестого разряда, а инженер только до старшего, а дальше уже административные должности) породили ситуацию, когда советские ВУЗы пачками выпускали крайне тупых инженеров, которым даже кульмана не поручишь, а лучшие кадры стремились закрепиться в науке и оборонке. В итоге, появились курьёзы вроде инженера по технике безопасности (т.е. вахтёр с дипломом) и шестой разряд с высшим образованием (инженер на рабочей должности с повышенным окладом).
• Близкая тема затронута у Сергея Михалкова в «А что у вас?». «Мама — лётчик? Что ж такого?» Почему же такая профессия не должна вызывать никакого удивления наряду с милиционером, поваром, инженером, водителем трамвая, портнихой, учительницей и врачом? Видимо, перед нами стишок, пропагандирующий идею «ТруЪ советская женщина должна заниматься общественно полезным трудом, а не замыкаться в семейном кругу». Да, во времена Михалкова было очень много домохозяек. А вот в наше время все названные в стихотворении профессии, даже милиционер полицейская, воспринимаются обыденно. Только лётчица всё ещё остаётся экзотикой.
  • Впрочем, как и лётчик, справедливости ради. Профессия экзотична не применительно к гендеру, а сама по себе.
  • Лётчиц всё равно гораздо меньше, чем лётчиков.
  • Тут не только мораль, но и техника. Почитайте, например, Сент-Экзюпери, чтобы узнать, что такое быть лётчиком в то время (Михалков этот стих написал аж в 1944-м). Когда в любой момент быть готов чинить этот ломкий пылесос усилиями себя и штурмана, а то и пытаться выжить в этой клятой Сахаре или в Андах. У среднестатистической женщины шансов явно меньше, чем у среднестатистического мужчины, физиология-с. Примерно как с гонщицами — если сейчас на пилотесс просто любуются, в межвоенное время любая (и их на уровне более-менее было всего три) женщина, выходившая на трассу с мужчинами вызывала не просто восторг, а преклонение. И было почему — ты попробуй-ка женскими ручками вести пепелац, в котором здоровые лбы получали перелом рук просто в процессе вождения (нет, не шутка!), а про количество тепловых ударов даже промолчим. Ну, или в том же стихе Михалкова говорят: «Мама — лётчик? Что ж такого? Вот у Коли например мама милиционер! А у Толи и у Веры обе мамы инженеры!». Это круче, чем мама-лётчик? А ведь в то время работать в милиции было сильно опаснее, вспомним бандитский разгул. Да и инженерам приходилось не только мозгой работать, но и вручную машины громоздкие починять. Слава Богу, теперь доступ женщинам к профессии стал меньше зависеть от физиологии!
• Внутримировой пример: старик Хоттабыч постоянно попадает в ловушку изменившейся морали, делая подарки своему спасителю Вольке. Владеть роскошными дворцами — аморально, надо отдать государству под полезные учреждения. Иметь рабов — аморально, тем более если они «негры, угнетённая раса» © Женя Богорад. Подыгрывать любимой команде — аморально, спорт должен быть честным…
  • Причём с тех пор мораль снова поменялась! Современный подросток при виде Волькиных метаний покрутит пальцем у виска — он бы без вопросов взял дворец (и не учитывает, что Вольке это пришлось бы объяснять ОБХСС), а Женю Богорада назвал «толерастом». При этом настоящий «толераст», наоборот, прикопается к безобидному русскому слову «негр» (от лат. negro — «чёрный»), потому что привык к английскому ругательству «ниггер».
  • А насчёт подыгрывания чужой команде: сия аморальная идея появилась совсем не у Хоттабыча, а у Вольки, истинного и принципиального пионера ! Хоттабыч лишь стал подыгрывать не тем, кому хотел Волька, только тогда тот и ужаснулся. Впрочем, современный подросток наверняка приказал бы подыграть той команде, на которую коэффициент выше.
• Эдуард Успенский, «Страшная история» — песня про мальчика, который отчаянно боялся парикмахеров, а в итоге из-за отрощенных волос «мальчик девочкою стал» с припевом «ай-яй-яй». В наши времена на мужчину или даже школьника с длинными волосами разве что пристально глянут. Хотя опять же — смотря где…
  • Да и к трансгендерам отношение потихоньку меняется. Медицинской сменой пола мало кого удивишь.
• Артем Веселый, «Босая правда» — внутримировой пример. Закончилась Гражданская война, мораль войны меняется на мораль мирной жизни и красные партизаны из героев понемногу превращаются в маргиналов. То, что они по старой памяти считают вполне нормальным, для новой власти уже является преступлением. Дело доходит до конфликта с советской властью и ухода в бандиты по совершенно несущественному по мнению рассказчика поводу (ну пропил Федор Подобедов пару казенных лошадей - так имел на то причину, обижен был новой властью направившей работать завхозом, ну зарубил ценного специалиста - так то недобитый белогвардеец же...).