Благоволительницы

Короче, Склихосовский! «Интимные воспоминания бывшего нацистского массового убийцы» — Эндрю Нюрнберг, литературный агент Дж. Литтелла.

Осторожно, шок-контент! В данной статье описываются произведения с шок-контентом, близкое ознакомление с которыми может вызвать потерю сна и аппетита, параноидальные состояния, нервный тик, утерю веры в человечество и/или желание вымыть мозг с мылом. Пожалуйста, будьте осторожнее! Беременным, детям и впечатлительным натурам следует проследовать на какую-нибудь другую страницу.

Spoilers, sweetie! Особенность темы этой статьи в том, что она по самой сути своей раскрывает спойлеры. Поэтому в этой статье спойлеры никак не замаскированы. Если вы уверены, что хотите их видеть — читайте!

«	Я остался один на один с умирающим гиппопотамом, страусами и трупами, один на один со временем, печалью, горькими воспоминаниями, жестокостью своего существования и грядущей смерти. Мой след взяли Благоволительницы.	»
— Знаменитая завершающая фраза

Благоволительницы преследуют МаксимилианаОреста

«Благоволительницы» (фр. «Les Bienveillantes») — исторический роман, написанный на французском языке американским автором Джонатаном Литте́ллом. В 2006 г. был награждён Гран-при Французской академии и Гонкуровской премиями. Переведён на 19 языков.

Занимательный факт: роман был написан за 120 дней в Москве, а подготовительная работа с архивами начата ещё в Ингушетии во время Второй чеченской войны.

Пожалуй, это самое жёсткое произведение от первого лица, являющегося членом Ваффен СС. Отметим заранее: несмотря на внушительную архивную работу, роман изобилует вымышленными персонажами, а также вставками воображаемых глубоко травмированным человеком картин. Если вы ищете документально-нарративный источник или отстранённый сухой текст, который приятно и/или удобно читать — вам не сюда.

Триггеры: кровь, дерьмо, инцест, садим, мазохизм, насилие, казни, ранения, пограничные психиатрические состояния, убийства, самоубийства, расправы, концлагеря, трупы поодиночке и целыми горами… Всё то, что было в реальности во время ВОВ. Вот вообще без прикрас. Война — это кошмар.

Сюжет можно описать как «гей-офицер Ваффен СС начинает с должности исследователя расового вопроса, а заканчивает убийцей и психбольным, всю жизнь страдающим от ПТСР». Мораль проста: нацизм уродует (всех), война чудовищна, зло банально.

Предпосылки

Литтел утверждает, что начал создавать протагониста, воображая, что бы он сделал и как бы он вёл себя, если бы родился в нацистской Германии. Вышел антигерой. Одним из событий детства, которое заставило Литтела заинтересоваться тем, что значит быть убийцей, была война во Вьетнаме: он боялся, что его призовут «и заставят убивать женщин и детей, которые ничего мне не сделали».

Ещё Литтелла вдохновила фотография казни Зои Космодемьянской, а также фильм «Шоа» Клода Ланцмана, особенно дискуссия о бюрократическом аспекте геноцида. Также повлияло и чтение литературы вроде «Уничтожение евреев Европы» Рауля Хильберга и «Дни нашей смерти» Давида Руссе.

Время, место, композиция

События охватывают 1941–1945 гг. В первой главе рассказчик сообщает внефабульные данные: после войны ему удалось скрыться во Франции, потому что он в совершенстве владел языком (его мать — француженка).

Композиционно роман поделён на 7 частей. Каждая воспроизводит строение сюит Жана-Филиппа Рамо, любимого композитора Литтелла. В соответствие с этим изменяется и длина частей, и темп повествования.

События происходят преимущественно на территориях Советского Союза (Украина, Кавказ, Сталинград), в Германии и во Франции.

Сюжет

1. «Токката». Спустя годы после окончания войны главный герой Макс Ауэ, живущий под вымышленным именем во Франции, рассказывает о себе. Он управляет фабрикой по производству кружев, по необходимости женился и стал отцом, сохранив гомосексуальные наклонности юности. На записывание воспоминаний его подтолкнуло ПТСР: ему повсюду мерещатся ужасы войны. В конце он добавляет: «Я живу, делаю, что могу, как все вокруг, я — человек, как и вы. Уж поверьте мне: я такой же, как и вы!»
2. «Аллеманды I и II». Макс, подозреваемый в чужом позорном преступлении (он посещал криминальный район встреч гомосексуалистов), в обмен на замалчивание подозрений получает предложение вступить в айнзацгруппу, которая действует на Украине, в качестве исследователя. Наблюдая казни, он начинает испытывать ежедневные приступы рвоты и/или диареи, хотя морально становится всё терпимее к зверствам. Из-за расстройства его переводят на Кавказские Минеральные Воды. Здесь Макс проводит исследование с целью установить, являются ли горские евреи собственно евреями с точки зрения расовой теории и подлежат ли уничтожению. Макс не находит доказательств, что горцы были евреями исторически, а не обращены в иудаизм позже. Поэтому враждебный ему вышестоящий офицер добивается перевода Макса в осаждённый Сталинград в конце 1942 г.
3. «Куранта». В Сталинграде голод, холод и каннибализм. В одном из эпизодов Макс допрашивает пленного советского комиссара; предмет их разговора — сходство и различие СССР и Рейха. После пулевого ранения в голову Макса эвакуируют незадолго до разгрома войск в феврале 1943 г.
4. «Сарабанда». Макс восстанавливается после ранения в госпитале. Однажды его посещает сам Гиммлер и награждает Железным крестом I класса. Вылечившись, Макс отправляется к матери, которая живёт в оккупированной Италией Франции с отчимом Аристидом. Утром, проснувшись, Макс обнаруживает, что его мать и отчим жестоко убиты. Он тайно убегает в Берлин.
5. «Менуэт в рондо». Макс получает назначение в министерство внутренних дел. Он понимает, что любой концлагерь теперь становится местом конфликта идейных нацистов, выступающих за «окончательное решение еврейского вопроса» (таких как Эйхман), и промышленного блока (Шпеер), что хочет сохранить продуктивное рабство. Макс посещает Белжец и Освенцим. Также его начинают регулярно навещать два детектива, которые подозревают его в убийстве матери и отчима.
6. «Напев». Макс посещает пустой особняк своей сестры и её мужа. Он напивается и пускается в эротические фантазии о сестре, вспоминая, как они занимались инцестом в юности.
7. «Жига». Томас Хаузер, друг Макса, вытаскивает его из дома сестры. Они отправляются через линию фронта в Берлин, по пути натыкаясь на банду полуодичавших немецких сирот, играющих в войну. В Берлине Макс наблюдает приготовления высших чинов к побегу, а сам Томас планирует выдать себя за француза, якобы депортированного в Германию на принудительные работы. Когда Гитлер лично награждает отличившихся в своём бункере, Макс, не в силах сопротивляться порыву, кусает его за нос. За это его везут на расстрел, но артиллерийский снаряд попадает рядом с машиной, и Максу удаётся скрыться. В тоннеле метрополитена он натыкается на никак не отстающих двух детективов, которые не смогли добиться его уголовного преследования и теперь намерены совершить самосуд. Однако одного из них там же убивает пуля советского солдата, и Макс снова скрывается. Но в разрушенном Берлинском зоопарке его настигает второй детектив. И рядом оказывается Томас, который спасает Макса снова. А тот тут же убивает Томаса, забрав его фальшивые французские документы. В последних строках книги Макс говорит: «Я остался <…> один на один со временем, печалью, горькими воспоминаниями, жестокостью своего существования и грядущей смерти. Мой след взяли Благоволительницы».

Персонажи

• Максимилиан Ауэ — бывший офицер СД, службы безопасности и разведки СС. После детства в Германии и юности во Франции он возвращается в Германию учиться в университете. Присоединяется к СС, дослужившись до оберштурмбанфюрера (во время войны ему 25-30 лет). Культурный, любящий классическую музыку интеллектуал. Свободно говорит немецком, французском, древнегреческом и латыни и имеет степень доктора юридических наук. Несмотря на французское происхождение и воспитание, он, как и отец, таинственно исчезнувший в 1921 г., ярый немецкий националист. Не раскаялся, более того, винит себя за плохую работу. Его привлекает его сестра-близнец Уна, что привело к инцесту с ней, когда они были детьми, но закончилось, когда они достигли половой зрелости: их заметили и «определили в католические пансионы за сотни километров друг от друга». Отказываясь по-настоящему любить любую женщину, кроме Уны, он становится гомосексуалом, чтобы хотя бы через пассивную роль в сексе вставать на её место, и продолжает фантазировать о сексе с ней. Не может держать свои наклонности под контролем и часто оказывается под угрозой раскрытия: слухи знает сам Гиммлер. Персонаж частично вдохновлён Леоном Дегрелем, бельгийским фашистским лидером, коллаборационистом Ваффен СС.

• Уна Ауэ / фон Юкскюль — сестра-близнец Максимилиана. Замужем за аристократом Берндтом фон Юкскюлем. Как и её муж, критически относится к национал-социализму; это, наряду с ненавистью Макса к их родителям, а также наряду с непрошедшим влечением к инцесту с сестрой, отдалило их после войны.

• Карл Берндт Эгон Вильгельм Фрайхерр Берндт фон Юкскюль — страдающий параличом нижних конечностей юнкер, композитор, женат на Уне. Ветеран Первой мировой войны, сражался вместе с отцом Макса. Отказался взять свой партийный билет и вступить в Reichsmusikkammer. Но предстает убежденным антисемитом. Его имя — возможно, отсылка к Николаусу Графу фон Юкскюль-Гилленбанду — центральной фигуре в неудавшемся заговоре с целью убийства Гитлера.

• Элоиза Ауэ / Моро — мать Макса, француженка. Считая своего первого мужа мёртвым, снова вышла замуж. Макс не прощает матери повторный брак и критику отца, в смерть которого не верит. Элоиза также не одобряет присоединение Макса к нацистам, что обостряет их отношения. В целом, у Макса выходит каноничная разобщённая семья.

• Аристид Моро — отчим Макса, по-видимому, связанный с французским сопротивлением. Аристид — имя французского политика межвоенного периода Аристида Бриана, но также оно может быть истолковано как анаграмма имени Атридес. Аристид Моро также может быть намёком на сюрреалистов Аристида Майоля и Гюстава Моро.

• Тристан и Орландо — загадочные дети-близнецы, которые живут с Моро, но, скорее всего, являются потомками инцеста между Максом и его сестрой. Их имена — отсылка на два произведения, воплощающие в себе тему запретной любви: эпическую поэму «Орландо Фуриозо» и легенду о Тристане и Изольде.

• Томас Хаузер — ближайший друг Макса, такой же образованный культурный мерзавец. Более того, ещё и великолепный мерзавец! Подаёт множество информации о бюрократической стороне нацизма, поскольку за счёт харизмы и сообразительности блестяще строит карьеру и всегда на шаг впереди Макса. Но помогает ему на протяжении всего романа. Умеет удачно интерпретировать приказы начальства и проявляет большое мастерство в построении взаимоотношений.

• Доктор Мандельброд — нацистский начальник, закулисно защищающий Макса и помогающий ему продвигаться по службе. Достиг неестественно преклонного возраста, имеет болезненное ожирение, передвигается только на электромобиле, за ним ухаживают три неразличимые белокурые дамы в форме СС. Осложняет жизнь своим посетителям сильным метеоризмом. Имеет связи в НСДАП, особенно с Гиммлером. Был поклонником отца и деда Макса, даёт ему проекцию. В конце книги собирает чемоданы, чтобы предложить свои услуги СССР.

• Везер и Клеменс — комиссары криминальной полиции, которые ведут расследование убийств матери Макса и её мужа. Они допрашивают и преследуют Макса на протяжении всей войны несмотря на то, что его дело неоднократно закрывалось, потому что считают своё справедливое правосудие выше законного. Исторически Йоханнес Клеменс и Арно Везер были специальными палачами в Дрездене.

Суть названия. Миф об Оресте

Для тех, кто знает древнегреческую мифологию, название — один огромный спойлер.

«Les Bienveillantes» (благожелательные, милостивые, благосклонные), или Эвмениды, присутствуют в мифе об Оресте. Изначально они зовутся Эриниями и предстают как хор в трилогии Эсхила.

• В первой пьесе, «Агамемнон», царь Агамемнон возвращается домой с Троянской войны, где его убивает его жена Клитемнестра, которая хочет отомстить за свою дочь Ифигению, принесенную Агамемноном в жертву, чтобы получить попутный ветер для отплытия в Трою.
• Во второй пьесе, «Хоэфоры», их сын Орест, достигший зрелого возраста, получает веление от бога Аполлона — отомстить за убийство отца. Вернувшись домой и открывшись перед сестрой Электрой, Орест притворяется вестником, несущим Клитемнестре весть о собственной якобы смерти. Затем он убивает свою мать и ее любовника Эгисфа. За матереубиство его преследуют и мучают ужасные Эринии, которые требуют расплаты.
• В третьей пьесе, «Эвменидах», Орест отправляется за помощью к Афине-Палладе. Так она впервые в Греции устраивает суд над Орестом с присяжными из афинских граждан под ее председательством. Суд превращается в дискуссию о необходимости кровной мести, о чести, причитающейся матери, по сравнению с честью, причитающейся отцу, и об уважении, которое следует оказывать древним божествам, таким как Эринии, по сравнению с новым поколением, Аполлоном. Голоса жюри делятся поровну, Афина выбирает оправдательный приговор. Несмотря на это, Эринии угрожают замучить всех жителей Афин и отравить окрестности. Однако Афина предлагает древним богиням новую роль — защитников города и справедливости (правосудие вместо мести).
• Далее по трагедии Еврипида «Ифигения в Тавриде» не все Эринии подчинились решению суда. Некоторые продолжили преследование Ореста.

Прочитавшим нетрудно составить параллели:

• • главный герой (Максимилиан Ауэ) — Орест,
  • его отец — Агамемнон,
  • его мать (Элоиза Ауэ / Моро) — Клитемнестра в буквальном смысле,
  • его отчим (Аристид Моро) — Эгисф,
  • его сестра (Уна Ауэ / фрау фон Юкскюль) — Электра,
  • Томас Хаузер и/или Доктор Мандельброд — Афина, Аполлон,
  • криминальные комиссары Везер и Клеменс — Эвмениды;
  • Томас Хаузер на последней странице — Клитемнестра в фигуральном смысле (см. ниже в тропе «Горизонт отчаяния»).

К мифологической основе относится сама идея древнегреческой морали. Она более применима к суждению о Холокосте. Если христианский грех может быть «преднамеренным», «непреднамеренным», «мысленным» или «действенным», то для древнегреческой парадигмы это всё отступает на задний план: важен сам факт совершения греха. Так и многочисленные персонажи романа виновны в преступлениях нацизма, даже если скажут «я просто исполнял приказ» или «создавал отчёт». И так как Макс не был судим ни за один из своих грехов, его всю жизнь будет преследовать жёсткий ПТСР как расплата.

Тропы и штампы

Этот ужасный СССР

• Гулаги и рабы — Теодор Оберлендер, доктор сельскохозяйственных наук, руководитель батальона «Нахтигаль», а далее «Бергман», в романе объясняет, что «раскулачивание и особенно спланированный Голодомор 1932 г. представляли собой попытки найти точку равновесия между посевными площадями, предназначенными для производства продуктов потребления, и населением, эту продукцию потребляющим». Далее во всём диалоге без купюр описано, как нацисты относятся к «справедливому народному гневу» украинцев и как хотят использовать его в свою пользу.

• Так было надо, чтобы случилась Стрельба по толпе народа — В конце июня 1941 г. органами НКВД СССР были проведены массовые казни политзаключённых в тюрьмах Львова. Основанием послужил приказ наркома ВД СССР Берии, который после немецкого вторжения приказал провести расстрелы там, откуда невозможно было осуществить эвакуацию. Во львовских тюрьмах было убито от 3,5 до 7 тыс. чел., включая женщин и несовершеннолетних. Макс спрашивает нацистов, отчего на улицах так тревожно, и получает ответы: «НКВД и евреи расстреляли в Лемберге три тысячи человек. Теперь народ мстит, что вполне естественно».

• Куда заводит месть — С приходом Вермахта во Львове вспыхнули погромы в отношении еврейского населения, которое обвинялось в сотрудничестве с НКВД и в соучастии в расстрелах политзаключенных. Информация была предана нацистской пропагандой широкой огласке и использована в качестве предлога для еврейских погромов. Бригадефюрер Отто Раш говорит об этом так: «НКВД, перед тем как убраться, расстрелял три тысячи тюремных заключённых. А после все украинские и галицийские националисты вышли из лесов, бог его знает, где уж они там прятались, но теперь они несколько возбуждены. Евреи сейчас переживают не лучшие минуты своей жизни». В деталях показано, как цепь всё большей эскалации напряжения приводит к организации расстрелов в Бабьем Яру.

• Эти злобные русские Мародёры — «Нашу машину танк протаранил в лоб, оттеснил назад, смял и с грохотом опрокинул на бок в канаву. Прямо перед собой я увидел солдата, вскарабкавшегося на броню, азиата с приплюснутым, чёрным от моторного масла лицом. В кожаном танкистском шлеме и маленьких дамских очках в шестиугольной оправе и с розовыми стёклами. В одной руке солдат держал большой автомат с круглым диском, а на плече — летний зонтик с гипюровой каймой. Расставив ноги, опершись на башню, он оседлал пушку, как верховое животное, и сохранял равновесие при любых толчках с ловкостью всадника скифа, пятками управляющего низкорослым коньком. За первым танком следовали ещё два, с тюфяками и пружинными матрасами, притороченными по бокам, и приканчивали покалеченных людей, копошащихся среди обломков».

Подвиды нацистов

• Я не злой — Адольф Эйхман — организатор Холокоста, придумал концлагерь как концепцию. В романе описан как бюрократический планировщик, который занимается только порученной ему задачей, и его цель становится для него важнее всего остального. Ярче всего его характер раскрывается во время дебатов в конце войны об использовании еврейских пленных в производственных целях.

• Горе-патриот — «После войны много говорили о бесчеловечности, пытаясь объяснить, что произошло. Но бесчеловечности, уж простите меня, не существует. Есть только человеческое и еще раз человеческое, и Дёлль тому прекрасный пример. Кто такой Дёлль, как не образцовый отец семейства, которому надо кормить детей и который подчиняется своему правительству, даже если в глубине души совершенно с ним не согласен? Если бы он родился во Франции или Америке, его назвали бы столпом общества и патриотом, но он родился в Германии и поэтому — преступник».
  • Серобуромалиновая мораль — Совсем малая часть нацистов — эксцентричные социопаты. Основная масса лояльно повинуется режиму, а то и вовсе унылые бюрократы. Их чувство долга подразумевает преодоление любых сомнений, любое сострадание воспринимаются как слабость, как сентиментализм, противоречащий мужественным ценностям нацизма. Шкала ценностей перевёрнута: для нациста мужество — это преодоление своей человечности. Например, Макс никогда морально не страдает от смерти заключённых: для него это вина, даже ошибка — но не преступление. Он скорее будет казниться, что недостаточно хорошо трудился «на благо экономики» и не смог убедить руководство в необходимости эффективных мер.

• Обыденность зла — в романе изнутри показан процесс создания концлагерей с учётом ошибок во время работы айнзацгрупп. Чтобы нацисты не зарабатывали жестокий ПТСР, работу размывают на множество мелких задач, «размазывая» ответственность. И так каждый сможет сказать, что он «совершенно нормальный человек, никакой особой враждебности к евреям не питавший, он просто выполнял приказы» — от машиниста поезда до производителя Циклона Б.

• Даже у зла есть стандарты — Отто «Олендорф <…> старался пресекать даже мелкие кражи и нарушения, которые позволяли себе солдаты, занимавшиеся расстрелами, и, наконец, строжайше запретил бить осужденных или издеваться над ними; <…> постоянно находился в поиске каких-то умеренных и благоразумных решений. Прошлой осенью при поддержке вермахта для сбора урожая под Николаевым он организовал бригаду еврейских ремесленников и фермеров; этот эксперимент пришлось прекратить по непосредственному распоряжению рейхсфюрера».

• Удар милосердия, но аверсия — описана сцена смерти раненого русского: «Молодой парень, орал он пронзительно, истошно, — скорее всего, ранен в живот, подумал я. <…> «Что это такое?» — задал я Нишичу идиотский вопрос. «Один из недавних молодцов». — «Почему не прикончите?» Нишич смерил меня презрительным взглядом: «Мы не можем тратить патроны на ерунду», — произнёс он наконец». Гаупт-фельдфебель Нишич хочет за такое слабодушие убить Ауэ, но сопровождающий его хиви Иван не даёт тому выстрелить.

• Герр Доктор — Друг Макса, доктор Хоенэгг, изучает во время осады Сталинграда погибших хиви, вскрывая трупы голодавших. Он обнаруживает, что менее важные органы перевариваются организмом, а другие на самом деле увеличиваются в размерах. По расчетам Хохенегга, солдаты умирают от голода раньше, чем можно было бы ожидать, исходя из продовольственного пайка. Хоэнегг объясняет это психологическими причинами. А потом подводит итог: «Утешаю себя тем, что мой труд послужит науке, и эта мысль помогает мне подниматься по утрам. <…> Котёл — гигантская лаборатория, настоящий рай для учёного. В моем распоряжении столько трупов, сколько я пожелаю, и в отличном состоянии, правда, иногда их довольно тяжело разморозить. Я вынужден просить бедных ассистентов проводить ночь у печки, переворачивая мертвецов с боку на бок. Недавно в Бабуркине ассистент заснул, на следующее утро я обнаружил, что интересующий меня объект поджарился с одной стороны и не оттаял с другой».
  • Топливо ночного кошмара и Тошнотворчество — вообще в романе в изобилии, но в свете верхнего тропа: «Я вскрыл тридцать трупов, результаты неопровержимы: больше, чем у половины, обнаружены симптомы крайнего истощения. В общем, практически полное отсутствие жировой прослойки под кожей и вокруг внутренних органов, слизь в брыжейке, увеличенная печень, бескровные бледные органы, вместо красного и жёлтого костного мозга стекловидная субстанция, атрофия сердечного мускула, но с расширением желудочка и правого ушка. Проще говоря, тело, получающее недостаточно пищи, начинает само себя пожирать, чтобы найти необходимые калории; когда все резервы исчерпаны, организм перестаёт функционировать, как машина, в которой кончился бензин. Феномен известный, но вот что любопытно: несмотря на прискорбное сокращение рациона, ещё слишком рано для такого количества случаев. <…> Люди должны были бы ослабевать, цеплять болезни и так называемые оппортунистические инфекции, но не умирать от голода. Поэтому мои коллеги ищут другие причины: переутомление, стресс, психологический шок. <…> Я подозреваю, что способность разных организмов правильно расщеплять питательные вещества, переваривать их, если хотите, нарушается из-за побочных факторов, давления или недосыпа. Естественно, есть и очевидные случаи: люди страдают жутчайшей диареей и даже те крохи, что они съедают, не задерживаются в желудке и выходят почти не переваренными, и прежде всего это касается тех, кто питается пресловутым Wassersuppe. Некоторые продукты, распределяемые в полках, вредны, например, мясо в консервах, что вы привезли, очень жирное и иногда убивает людей, неделями не получавших ничего, кроме хлеба и супа, их организм не переносит такого испытания, сердце начинает работать учащённо и в итоге отказывает. И кстати, по-прежнему нам присылают масло, замороженное и расфасованное в блоки. Солдатам нечем разжечь костёр, они рубят масло топором и сосут куски, что опять-таки провоцирует убийственную диарею. Если вам интересно, то у трупов, что я получаю, полные штаны дерьма, которое, к счастью, успевает замёрзнуть: в конце солдаты уже не в силах их снимать. И заметьте, это те, кого подбирают на поле боя, о больницах я уж молчу».

• Двоемыслие — Убивать евреев, но быть хорошим семьянином? Рудольф Хёсс приносит из одежды, оставшейся после евреев в концлагере, «твидовую курточку английского кроя с замшевыми нашивками на локтях и большими костяными пуговицами <…> и ботинки тоже» своему дошкольнику-сыночку Клаусу.

• Ницшеанец-самоучка и Культурный мерзавец — Относиться к людям как к скоту, но быть интеллектуалом? Да запросто! Макс предпочитает цитировать Тертуллиана, а не Розенберга. В деревнях России он говорит со своими жертвами по-гречески и, проезжая через Париж, идёт в Лувр, чтобы созерцать Филиппа де Шампеня. Он читал Флобера во время бегства от наступающих русских и наслаждался музыкой Рамо…

• Коррупционеры на всех уровнях — Макс, прикомандированный к Министерству внутренних дел Рейха во главе с Генрихом Гиммлером (в 1943–45 гг.), играл активную роль в иллюзорном управлении «производственной мощностью» «человеческого резервуара», состоящего из заключенных-евреев. Макс наивно желает заставить военнопленных работать «на благо экономики», что требует выделения им более высоких пищевых пайков, но это контрастирует с преобладающим отношением других эсэсовцев: они убивают пленных или позволяют им гибнуть, крадут пайки, вещи и даже золотые зубы. И Макс этим недоволен.

• Злой начальник — Макс доказывает, что «горские евреи» не заслуживают уничтожения. Но его непосредственный начальник Вальтер Биркамп, недовольный этим, перебрасывает его самолётом в 6-ю армию, которая уже окружена в Сталинграде.

• Злодей с комплексами — Каков мотив Макса в выборе национал-социализма? Во-первых, потребность в абсолютизации власти над страной, во-вторых, ненависть к буржуазии, в-третьих, стать как отец, в-четвертых, пойти наперекор матери.

• Разбитый идол — Поскольку Макс — один из немногих оставшихся в Берлине офицеров, побывавших на фронте, он должен получить Золотой крест. Когда Гитлер вручает награду, Макс замечает его большой непропорциональный нос и сильный неприятный запах изо рта и, не удержавшись, рефлекторно кусает Гитлера за нос со всей силой. Случился бафос-нежданчик.

• Полное чудовище — отец Макса со слов фон Юкскюля: «Человек без веры, без тормозов. Он приказывал распинать изнасилованных женщин на деревьях, собственными руками бросал живых детей в горящие амбары, отдавал пленных на растерзание своим молодцам, обезумевшим скотам, смеялся и пил, наблюдая за муками несчастных. Как командира, его отличали упрямство и ограниченность, не слушал он никого. Весь фланг, который ему приказали оборонять у Митау, был полностью уничтожен из-за его самонадеянности, что в результате ускорило отступление армии» (во время сражения в 1919 г. с немецким Добровольческим корпусом в Курляндии (Латвия)). Вот на такого-то Макс и равняется.

• Дети в подвале играли в гестапо — пробираясь через линию фронта обратно в Берлин из Франции, Макс и Томас встречают группу беспризорников, выдающих себя за «боевую группу «Адам» и убивающих всех взрослых, кого встретят: русских как врагов, немцев как дезертиров. Водитель Пионтек жестоко погибает от рук детей, но Томасу удаётся им подыграть, и дети выводят их к линии фронта. Также маленькие гадёныши бьют друг друга, дерутся за еду и совершают групповые изнасилования девочек — многие уже беременны.

• Армия воров и шлюх под ПТСР —
  • «Работа в лагерях если и не превращала мужчин в извращенцев, то делала их импотентами».
  • «Контролировать солдат сложно — спросите у французских генералов: в Алжире они здорово натерпелись от алкоголиков, насильников, убийц офицеров».
  • «Безнаказанный садизм и неслыханная жестокость, с которой перед казнью наши люди обращались с осужденными, были всего лишь следствием чудовищной жалости, не нашедшей другого способа выражения и превратившейся в ярость, бессильную, беспредметную, почти неизбежно направленную на того, кто стал её первопричиной. Массовые казни на востоке свидетельствовали, как это ни парадоксально, о страшном, нерушимом единстве человечества. Какими бы беспощадными и ко всему привычными ни были наши солдаты, никто из них не мог стрелять в женщину еврейку, не вспомнив жену, сестру или мать, убивать еврейского ребёнка, не увидев перед собой в расстрельном рве родных детей. Их поведение, зверства, алкоголизм, депрессии, самоубийства, равно как и мои переживания, доказывали: другой существует, и тот другой — человек; и нет ни такой воли, ни идеологии, ни такой степени безумия и количества алкоголя, которые могли бы разорвать имеющуюся связь, тонкую, но прочную».

• Псих с топором, ой, то есть, с автоматом — «Я обратил внимание на молодого солдата ваффен СС, имени его я не знал: он, прижав автомат к бедру, начал палить куда ни попадя, дико хохотал и разряжал магазин наобум, выстрел налево, потом направо, потом два выстрела, потом три, так дети иногда следуют трещинам на мостовой, образующим загадочную топографическую карту. Я подошёл к нему, встряхнул, но он продолжал смеяться и стрелял прямо мне под ноги, я вырвал у него автомат, хлестнул наотмашь по щеке и отправил к солдатам, перезаряжающим магазины <…>. Мысль обо всей этой бестолковой человеческой свистопляске привела меня в дикое, беспредельное бешенство, я стрелял и не мог остановиться, её голова лопнула, как перезрелый плод; вдруг моя рука отделилась от тела и поплыла над оврагом, стреляя по сторонам, я бежал следом, подзывал её второй рукой, просил подождать, но она не хотела, издевалась надо мной и палила по раненым, вполне справляясь без меня, я остановился и расплакался».

Извороты нацистской морали и нравственности

• Расплывчатое толкование приказа — «То, что приказы остаются неопределёнными, нормально, это делается даже намеренно и, собственно, вытекает из логики Führerprinzip, «Принципа фюрерства». Получивший приказ должен догадаться о намерениях его отдавшего и действовать согласно обстоятельствам. Те, кто настаивает на ясности формулировок или ратует за законность мер, не поняли, что важны не приказы, а воля фюрера, и каждый должен уметь самостоятельно расшифровывать в приказе или даже предвосхищать эту волю. Настоящий национал-социалист именно так и реагирует, и, соверши он ошибки, его никогда не упрекнут в отклонении от цели; другие же, как говорит фюрер, «боятся перепрыгнуть собственную тень». Таким образом, система отдаёт предпочтение наиболее циничным и аморальным личностям: «В Партии полно коррупционеров, отстаивающих собственные интересы. <…> Гауляйтеры научились прекрасно интерпретировать приказы, переиначивать их и действовать по собственному усмотрению, заявляя при этом во всеуслышание, что следуют его воле».

• Неведение — блаженство, но деконструкция — «По возвращении в Берлин я отпечатал свой доклад. Мои выводы были пессимистичны, но обоснованы. <…> [Томас] недовольно скривился: « <…> Кого заботит, что будет дальше? Какое отношение это имеет к тебе или ко мне? Рейхсфюрер хочет одного: уверить фюрера, что можно беспрепятственно, как ему и докладывают, наступать на Польшу. С тем, что произойдёт потом, потом и разберутся». А потом была капитуляция. Короче говоря, случились Плохие новости по-хорошему.

• Пафос — в изобилии и изо всех щелей. Например, Макс после комы говорит врачу в госпитале что-то в духе «ни на что не жалуется», а но страдает… «Лишь одной болезнью, передающейся половым путём и неизлечимой, её название — жизнь».

• Заливать горе — пьют в романе все и много.

• К этому привыкаешь — Макс перестаёт бояться убийств или как-то обосновывать их. Так, в церкви он стреляет в старика, игравшего фугу Баха, и объясняет шокированному Томасу: «Из-за таких вот продажных юнкеров Германия терпит поражение в войне. Национал-социализм гибнет, а они играют Баха. Надо это запретить».

• Классовый конфликт —
  • Презрение аристократов из Вермахта к нацистам из СС — Фон Юкскюль выступает против репрессий в сфере искусства: «Нынешнее правительство бандитов и озлобленных пролетариев долго не протянет. <…> Я воевал с евреями и большевиками в Курляндии и Мемеле. Я боролся за исключение евреев из немецких университетов, из политической и экономической жизни Германии. Я пил за здоровье людей, убивших Ратенау. Но музыка [немецкого композитора еврейского происхождения Шёнберга] — совершенно другое дело. <…> Мои друзья из Вермахта не жалуют СС».
  • Презрение нацистов из СС к аристократам из Вермахта — Блобель обвиняет их в том, что они оставили грязную работу СС: «Когда всё вскроется, без разницы, выиграем мы войну или проиграем, поднимется неслыханный шум, скандал. Понадобятся виновные. И нам снесут головы, чтоб услужить толпе, а прусские жиды-полукровки фон Манштейны, фон Рундштедты, фон Браухичи и фон Клюге вернутся в фон фу-ты ну-ты уютные замки, засядут за фон фу-ты ну-ты мемуары и при встрече будут похлопывать друг друга по спине, ведь фон фу-ты ну-ты ветеранам пристали почёт и уважение. <…> Наши головы полетят, а на их белых ухоженных ручках ни капельки крови. Словно никто из них никогда не подписывал приказа о расстрелах. И никто из них не кричал: «Хайль Гитлер!», когда им докладывали об уничтожении очередной партии евреев».

• Пытки — дело житейское — что уж тут скажешь, жизнь у евреев во времена Холокоста тяжёлая. И смерть не легче. В ход идёт всё: обман, убийства всеми возможными способами, избавления от тел, публичные казни, рабский труд… Насколько рабский, что истощённые заключённые покрыты экскрементами, потому что вынуждены испражняться «на ходу, как лошади».

• Добивать раненых и Только не по пальцам! — «Яков, мальчик‑еврей, подобранный Бором, играл на пианино. <…> Все у нас его любили; даже Люббе не обижал его. <…> «С чего ты взял, что тебя убьют?» — «Но я еврей». — «Неважно, ты ведь работаешь на нас. Ты теперь вспомогательный персонал». <…> С Яковом произошёл несчастный случай: он ремонтировал с Бауэром машину, плохо установленный домкрат упал, и мальчику раздавило руку. Шперат осмотрел ее и объявил, что надо ампутировать. «Так он больше ни на что не годен», — решил Блобель и отдал приказ ликвидировать Якова».

• Не щадить детей — «Шарфюрер вскинул винтовку и, не целясь, выстрелил в дождевую завесу. <…> Ее перевернули: молодая беременная крестьянка в цветастом платке. <…> Тело внесли в комнату и положили на стол. <…> Беременная хрипела. Санитар разорвал на ней платье, произвёл осмотр. <…> Я вышел под ливень, отыскал у машин Отта. «Что происходит?» — «Женщина умирает. Санитар пытается провести кесарево». — «Кесарево?! Он чокнулся, честное слово!» <…> «Всё в порядке, унтерштурмфюрер, — отрапортовал Грев. — Он выживет, но нужна кормилица». — «Идиот! — заорал Отт. — Дай сюда, сейчас же!» — «Зачем?» — «Дай быстро!» Отт побледнел и затрясся. Потом вырвал свёрток у Грева и, взяв младенца за ножки, размозжил ему голову об угол печки и бросил на пол. Грев захлебнулся от бешенства: «Зачем вы это сделали?!» Отт ревел: «Ты бы лучше оставил его подыхать в брюхе матери, недоделанный придурок! Не трогал бы! Ты для чего вытащил эту мразь? Ты решил, что прежнее место недостаточно тёплое?»
  • Разум не вынес (Герой под тропом Даже у зла есть стандарты встретился с героем Полное чудовище) — «Грев шел прямо на Отта. «Унтерштурмфюрер!» Теперь обернулся и Отт и, увидев винтовку, заорал: «Ублюдок, чего тебе ещё? Стрелять хочешь, стреляй!» Шарфюрер завопил: «Грев, чёрт возьми, опусти винтовку!» «Вы не должны были так поступать!» — кричал Грев, приближаясь к Отту. <…> Грев выстрелил; пуля попала Отту в голову, того отбросило назад, и он с шумом рухнул навзничь в лужу. Грев не опускал винтовку; все смолкли. Только капли стучали по лужам, дороге, солдатским каскам, соломенным крышам. Грев, приклад у плеча, дрожал, как осиновый лист. «Он не должен был так поступать», — повторял он тупо. <…> Тогда Грев взял под прицел шарфюрера.<…> Шарфюрер повернулся к Греву. «Грев, у тебя пять минут. Потом я пошлю за тобой». Грев колебался. Но всё же опустил винтовку и скрылся в лесу».

• Каннибализм —
  • Замечен у русских военнопленных под Сталинградом — «Не составляло секрета, хотя вслух об этом не говорилось, что с определённого момента мы практически перестали кормить советских пленных, и среди них были зафиксированы случаи каннибализма. «Вот их истинное лицо», — презрительно бросил Томас».
  • Но нацисты не лучше — «Никто не сомневался, что немецкий солдат, в каком бы положении он ни оказался, не докатится до подобного. Поэтому известие о каннибализме в одной из рот, оборонявших западную границу котла, повергло высшее руководство в шок. <…> Солдаты <…> не могли решить, кого съесть: русского или немца? <…> Правильно ли употребить в пищу славянина, большевистского недочеловека, не навредит ли его мясо немецким желудкам? С другой стороны, съесть павшего товарища недостойно, ведь если нет возможности похоронить павших на Heimat, надо хотя бы воздавать им уважение. После жарких споров они пришли к разумному компромиссу и выбрали хиви. <…> Задержанные солдаты не отрицали своей вины, по их словам, мясо напоминало свинину и превосходило по вкусу конину».

• Кавалерия обделалась — Солдаты 6-й армии в окружённом Сталинграде надеются, что «Манштейн на подходе» (взявший Сталинград стратег Эрих Манштейн), но Томас рассказывает Максу, что «Манштейн не придёт вообще: уже несколько часов назад он приказал Готу отходить. Итальянский фронт рушится, и там он нужнее, иначе мы потеряем Ростов. В любом случае, даже если бы он добрался до нас, приказа о выходе из окружения не последует. А без приказа Паулюс никогда с места не двинется».

• Шпион и, судя по всему, Шлюха с золотым сердцем — «Мюллер, свинья, чуть голову мне не оторвал. <…> Ему в башку втемяшилось, что девочка, с которой я развлекался, английская шпионка. Не знаю, что на него вдруг нашло. <…> Автор в интервью говорит: «Тут есть некий, правда, не особо надёжный исторический источник, книжка про последние дни Берлина перед падением. И в ней упоминается одна рыжая девушка, которая была любовницей Фегелейна и при этом вроде как английской шпионкой».

Извороты нацистской логики

• Сам такой!, точнее, А у вас негров линчуют! — «Достаточно вспомнить многочисленные злодеяния бельгийцев в Конго, их политику систематического массового уничтожения или, лучше, американскую политику, предтечу и модель нашей, когда жизненное пространство создавалось путем убийств и насильственных переселений. Америка — об этом стараются не вспоминать — вовсе не была «девственной землей», но американцам удалось то, что у нас не получилось, вот и вся разница. Даже англичанам, всегда вызывавшим восхищение Фосса, англичанам, которых так часто ставят в пример, нужно было потрясение 1858 г., чтобы озаботиться развитием механизмов контроля, кстати довольно изощренных. И вот постепенно они научились виртуозно чередовать кнут и пряник, и не нужно игнорировать факт, что именно кнутом они не пренебрегали, это подтверждается и убийствами в Амрисаре, и бомбардировкой Кабула, и другими случаями, бесчисленными и теперь словно вычеркнутыми из памяти».

• Гибкая мораль в духе «агрессор и жертва — одно и то же», а также отчасти На войне законы молчат — «На период войны гражданин <…> теряет <…> право не убивать. На ваше мнение всем плевать. В большинстве случаев у человека, стоящего на краю расстрельного рва, согласия не спрашивали, равно как у умершего или умирающего на дне того же рва. <…> Отличие, которое установили после войны между «боевыми операциями», характерными для любого подобного конфликта, и «зверствами» группы садистов и психопатов, как я надеюсь доказать, условно, это выдумка, которой тешат себя победители. <…> Кроме того, тотальная война стирает понятие «гражданское население». Вот еврейский ребёнок, удушенный газом или расстрелянный, и маленький немец, разорванный зажигательной бомбой, — согласитесь, только средства убийства разные, а по сути обе смерти бесполезны и ни на секунду не сократили войну; но человек или люди, убившие детей, верили, что так нужно и правильно, и, если они ошиблись, кого винить?»

• Серо-серая мораль — Сестра Макса считает: «Убивая евреев, мы хотели убить самих себя, убить в себе еврея, вытравить в себе то, что мы приписываем евреям. Убить в себе толстобрюхого бюргера, который считает каждый грош, гоняется за почестями и грезит о власти, о той власти, которую в его представлении олицетворяет Наполеон Третий или банкир, убить бюргерскую мораль, убогую, успокаивающую, убить привычку экономить, покорность, услужливость кнехтов, убить все эти немецкие достоинства. Нам до сих пор невдомёк, что качества, которыми мы наделяем евреев, — пресмыкательство, слабоволие, жадность, скупость, стремление к господству, злобность, — по сути немецкие. Евреи проявляют их, потому что мечтают походить на немцев, быть немцами. Они нам раболепно подражают, мы для них — воплощение всего прекрасного и положительного, что есть в крупном бюргерстве, мы — золотой телец тех, кто избегает суровости пустыни и Закона. Или они только делают вид. Вполне вероятно, что в итоге они переняли эти качества чуть ли не из вежливости, из симпатии к нам, чтобы не казаться чужими. А мы — наоборот, мечта немцев — быть евреями, быть чистыми, несокрушимыми, верными Закону, отличаться от других и быть близко к Богу. В действительности же заблуждаются и немцы, и евреи. Потому что, если слово еврей и обозначает что-то в наши дни, то обозначает кого-то или нечто Иное, быть может, невозможное, но необходимое».

• Вам террористы, нам партизаны, а также Историю пишут победители — «Победа всё бы урегулировала: представьте на миг, что Германия раздавила бы красных и уничтожила Советский Союз, — вопрос о преступлениях больше никогда бы не поднимался или нет, наоборот, но о преступлениях большевиков, детально подтверждённых документами, благодаря арестованным архивам. Архивы НКВД в Смоленске, вывезенные в Германию и затем в конце войны попавшие в руки американцам, определённо сыграли бы свою роль, когда настало бы время разъяснить бравым избирателям демократам, почему вчерашние отвратительные монстры должны отныне служить им щитом от вчерашних героев союзников, оказавшихся ещё более ужасными монстрами. <…> Никто не спрашивает по счетам у победителей».

• Список кораблей, а именно считается Пушечное мясо в духе Миллионы — это статистика — «Германия теряла 64 516 человек ежемесячно, 14 821 еженедельно, 2117 в день, 88 в час, 1,47 в минуту, и так в среднем каждую минуту каждого часа каждого дня каждой недели каждого месяца в течение 3 лет, 10 месяцев, 16 дней, 20 часов и 1 минуты. Евреев, советских граждан, погибало около 109 677 в месяц, 25 195 в неделю, 3599 в день, 150 в час, 2,5 в минуту за тот же период. С советской стороны — 430 108 в месяц, 98 804 в неделю, 14 114 в день или 9,8 в минуту за тот же период. Средние суммарные показатели в моей задаче таковы: 572 043 погибших в месяц, 131 410 в неделю, 18 772 в день, 782 в час и 13,04 в минуту <…>. Кстати, можно вычислить интервал, с которым люди отправлялись на тот свет: в среднем один немец каждые 40,8 секунды, еврей каждые 24 секунды, большевик (в общее число включены и советские евреи) каждые 6,12 секунды, то есть примерно на каждые 4,6 секунды приходилась одна смерть, и так весь вышеобозначенный период. <…> Если вы француз, то проанализируйте, например, жалкую алжирскую авантюру, нанёсшую такой моральный урон вашим соотечественникам. За семь лет вы потеряли 25 000 человек, вместе с жертвами несчастных случаев; это чуть меньше количества погибавших за один день и 13 часов на Восточном фронте или числа евреев, уничтожавшихся еженедельно. Я, естественно, не беру в расчёт алжирцев: вас они не волнуют, ваши книги и передачи о них молчат. Но, однако же, за каждого француза вы убивали 10 алжирцев, результат не хуже нашего».

Извороты нацистской лженауки

• Шовинизм через антисемитский обоснуй — «Совсем нетрудно увидеть, что исторически евреи, стремясь отгородиться от остальных, сами создали еврейскую проблему. Разве первые письменные документы против евреев, составленные александрийскими греками задолго до Христа и теологического антисемитизма, не обвиняют евреев в неспособности жить в обществе, в нарушении законов гостеприимства — основы и одного из главных политических принципов античного мира? Запреты в еде не позволяли евреям ни есть у других, ни принимать у себя гостей. <…> История Европы выработала рефлекс — в кризисные периоды ополчаться на евреев. <…> Только опасность антисемитизма минует, евреи тут же теряют чувство меры».

• Метисаця как нечто плохое, разрушившее Ордынское иго — По словам доктора Мандельброта: «Обладая огромной, не ведающей жалости мудростью, монголы все сметали на своём пути, чтобы затем вести новое строительство на здоровой основе. Вся инфраструктура Российской империи, весь фундамент, на котором немцы при царях, тоже немцах, создали различные институты — дороги, деньги, почту, администрацию, таможни, — был заложен монголами. Лишь когда монголы испортили чистоту своей нации, из поколения в поколение находя себе жён среди чужеземцев, к тому же часто среди несториан, то есть христиан, самых близких к евреям, их империя развалилась и погибла. С китайцами другой случай, но не менее поучительный: они не выходят за пределы Срединной империи, но поглощают и растворяют без следа любой народ, вторгающийся на её территорию, каким бы могущественным он ни был, топят его в безбрежном океане китайской нации. Они очень сильны. Мы покончим с русскими, но китайцы всегда будут стоять у нас на пути».

• Устаревшие научные теории, например, френология — Вермахт посылает Макса на Кавказ, предлагая доказать, что «горских евреев» нет смысла преследовать. Дело в том, что они якобы не расовые евреи, а обращённые в веру позже. Проводятся языковые, этнологические и расовые исследования, а также измерения черепов.

Наш герой — совсем не няша

• Инцест — отношения Макса и Уны. Более того, скорее всего, близнецы Тристан и Орландо, живущие с родителями Макса — именно потомки инцеста:
  • они родились в 1936 г., вскоре после того, как Макс в последний раз видел свою сестру;
  • близнецы живут с родителями скорее всего затем, чтобы избежать скандала, когда Уна связывает жизнь с фон Юкскюлем;
  • у Уны на животе шрам от кесарева сечения, а других детей подле семьи нет;
  • когда Макс сообщает сестре о смерти матери и отчима, последняя сначала спрашивает, живы ли близнецы;
  • в конце романа полицейские Клеменс и Везер утверждают, что близнецы — дети Уны;
  • у Макса с женой будут тоже близнецы.

• Ревность — 8 лет Макс не видел сестру и держал на неё обиду за её брак, который считал изменой их детской любви: «Я не посещал университет, не выходил из комнаты и лежал на кровати лицом к стене. <…> Женщины клянутся вам в любви, но при первой же оказии, только замаячила перспектива удачного замужества с богатым буржуа, хоп, они валятся на спину и раздвигают ноги. Мне было невыносимо горько». А далее происходит диалог: «А ты полюбил кого‑нибудь?» — «Нет. Я держу свои обещания». — «А я тебе никогда ничего не обещала». — «Да, правда», — согласился я. «Во всяком случае, — Уна не унималась, — маниакальная привязанность к старым клятвам не является достоинством. Мир меняется, надо уметь меняться вместе с ним. Ты же — пленник прошлого». — «Я предпочёл бы поговорить о верности». — «Макс, с прошлым покончено». — «С прошлым никогда не бывает покончено».

• Мама, не женись — Макс испытывает ненависть к матери за то, что она поверила в смерть отца Макса и вышла замуж снова. К слову, здесь происходит в целом Конфликт поколений — уже в детстве у Макса появилась аллергия на материнскую грудь, а потом так вообще мать разладила инцест Макса и сестры, отправив того в пансионат, чем заслужила новый повод к ненависти.
  • Сложно припомнить, кого бы в романе Макс вообще любил. Может, он Герой-социопат? Даже сестру он вожделеет, но презирает...

• Гомосексуал по обстоятельствам — «Атмосфера в школе была болезненно извращённой. По ночам старшие мальчики усаживались на край кровати и совали мне руку между ног, а получив от меня пощёчину, со смехом поднимались и уходили, но в душевой, после занятий спортом, подбирались ко мне и быстро тёрлись членом о мою задницу. Наставники тоже иногда приглашали учеников в кабинет на исповедь и, запугивая или обещая подарки, принуждали к различным непотребствам. <…> Однажды ночью я внезапно проснулся: по сторонам кровати стояли трое и дрочили прямо над моим лицом; я даже не успел среагировать, мне их мерзостью залепило глаза».
  • Промискуитет — Макс не любит своих партнёров и описывает извороты своего влечения так: «Я смотрел на девушек, представлял, что сосу их молочные грудки, трусь членом о влажную промежность, и говорил себе: зачем, ведь её [сестры Макса Уны, которую он любил в юности] нет рядом и никогда не будет. Лучше мне стать ею, а другим — мной. Этих других я не любил, как я вам уже объяснил. Мои рот, руки, член, задница вожделели порой страстно, до потери пульса, их рук, членов, ртов, но и только». (Здесь бы надо вставить троп, объединяющий ситуации, когда герой как бы гей, но не гей, но сообразить не получилось).
  • Скомпрометированность — Запускает всю фабулу. Макс отдается незнакомцу на популярном в городе месте встречи гомосексуалов. Вскоре там же происходит убийство. Какой-то прохожий опознает Макса. А быть геем в Рейхе — дело небезопасное. А Макс ещё и исследователь… Он как раз может пригодиться СД в деле изучения горских евреев! Раньше мимо ходил, делами полезными для партии не занимался, нос воротил, а теперь куда денешься? И отец был таким примечательным человеком, а сын не хотел бы пойти по стопам?.. Короче говоря, произошёл постельный кастинг, но его субверсия.

• Чрезмерно изобретательная сексуальность — Макс фантазирует о сестре: «Мы, уже взрослые, посетили Музей пыток, где выставлялись всякого рода орудия, хлысты, щипцы, «Нюрнбергская железная дева». Увидев в дальнем зале гильотину, моя сестра загорелась: «Вот бы лечь туда». В зале никого не было, я нашёл охранника и сунул ему купюру: «Оставь нас здесь одних минут на двадцать». — «Хорошо, мсье», — согласился он, усмехнувшись. Я затворил дверь, послушал, повернулся ли ключ в скважине. Уна вытянулась на доске балансире, я поднял планку с выемкой, поместил её голову в специальное углубление, бережно убрал тяжёлые волосы, прежде чем опустить планку и закрыть очко на длинной шее. Она затаила дыхание. Я связал ей ремнём запястья за спиной, потом задрал юбку. Я даже не потрудился приспустить Уне трусы, просто убрал в сторону кружево и раздвинул ягодицы обеими руками. «Нет», — запротестовала Уна. Я вытащил член, лёг сверху и вошёл в неё. Из её губ вырвался долгий приглушенный стон. Я давил на неё всей своей тяжестью; из-за неудобной позы — брюки мешали — я мог двигаться лишь толчками. Моя собственная шея оказалась между очком и лезвием ножа, и я шептал Уне: «Я дёрну рычаг и отпущу резак». Она умоляла: «Пожалуйста, трахни мою киску». — «Нет». Я кончил неожиданно — встряска, после которой голова совершенно пустая, скорлупа, из которой ложкой выскребли яйцо всмятку».

• Приключения в Комаляндии — Мысли Макса в Сталинграде от голода и страха становятся всё более и более путанными. Он улетает домой на дирижабле, видит свою голую сестру в лодке внизу, спрыгивает с парашютом и хочет помешать ей выйти замуж за уродливого карлика, но а она его игнорирует… Ой, нет — Макс просто не успел осознать, что схватил хэдшот.

• Спасти в последний момент — Томас подменяет табличку в госпитале у раненого Макса: «Томас попробовал взять меня с собой в самолёт, но фельджандармы воспротивились, потому что края моей карточки раненого обвели красным, что означало «нетранспортабельный». «Я не мог задерживаться, мой самолёт улетал. И опять начался обстрел. Тогда я отыскал некоего типа в безнадёжном состоянии и поменял его карточку без помет на твою. Всё равно он бы не выкарабкался. Я оставил тебя с другими ранеными на аэродроме и ушёл. Тебя погрузили в ближайший самолёт, один из последних». Ничего личного, неназванный солдат. Макс оказался ценнее.

• ПТСР — схватывается Максом в более жёсткой форме после комы. Если раньше он испытывал ежедневные приступы рвоты и/или диареи, то теперь вообще слетает с катушек. Впрочем, как и весь Рейх после Сталинграда.
  • Амок — Судя по всему, Макс в приступе ярости после того, как смог пережить хедшот, жестоко убивает свою мать и отчима, а потом впадает в беспамятство.
  • Убить того, кого любишь, но субверсия — В отеле Макс встречает Михая, с которым у него ранее был роман и которого теперь жестоко убивает в туалете из-за его самодовольного поведения. Прикол в том, что Михай был и так любовником на раз, и никакой рациональной причины его убивать не было вовсе. Стало быть, это теперь троп Убить за ерунду.

• Горизонт отчаяния — в финале Макс убивает своего лучшего друга, блистательного Томаса Хаузера, такого же убеждённого нациста, как и отец Макса. И происходит это убийство тогда, когда Гитлер мёртв, Берлин разбомблён, а русские в городе. И у Томаса как раз есть фальшивые французские документы: происходит Гоп-стоп-маскировка. И именно после этого Макс пишет: «Мой след взяли Благоволительницы». Таким образом, убив Томаса, он убивает образ своего любимого родителя (а Эринии карают за убийства родителей), и даже можно сказать, что убивает свою «должность» немецкого нациста (а партия для нациста — считай, что отец родной). Такая трактовка подтверждается тем, что автор и сам постоянно заставляет Макса бросаться в Философический угар.

Литературоведческие фишки

• Зловещие близнецы — мотив повторяется неоднократно:
  • у Макса есть сестра-близнец, с которой у него был инцест в детстве и к которой он был эротически привязан всю жизнь;
  • в гостях у родителей Макс встречает близнецов, которых не знает, но, судя по всему, они родились от Макса и Уны, а не знал он о них, потому что был послан вскоре после раскрытия их отношений в католический пансионат. Макс пытается выяснить правду и добиться от кого-то признания в ней прямым текстом, но всякий раз ему никто не отвечает прямо;
  • в браке после Второй мировой войны у Макса снова родились близнецы, что его раздражает: он хотел бы одного ребёнка;
  • во время ранения в голову под Сталинградом ему приснился фантастический сон, в котором, среди прочего, появляются его сестра и близнецы;
  • три белокурые дамы в форме СС, слуги нацистского доктора Мандельброда, похожи до смешения;
  • его лучший друг в СС, Томас Хаузер, носит имя, что на арамейском означает «близнец», и тогда имя «Томас» было редкостью в Германии;
  • и в целом роман рассуждает о метафизическом сходстве немцев и евреев (подробная цитата идёт под тропом «Серо-серая мораль»).

• Отсылка На «Герой нашего времени» — Макс оказывается в районе Кисловодска, куда направлена его зондеркоманда. Там он ссорится с Туреком, который, по мнению Макса, вкладывает в процесс ликвидации евреев чересчур много страсти, превращая нормальную рабочую процедуру массового убийства в садистический акт. Ссора заходит так далеко, что Макс вынужден защищать свою честь посредством вызова на дуэль. На роль секунданта Макс приглашает своего приятеля, военного врача Хоенэгга. Дуэль должна происходить на горе Машук, последствия предполагается списать на действия партизан. Макс получает известие о том, что противник намеревается мухлевать. Но дуэль не состоялась: о ней донесли оберфюреру и заставили дуэлянтов помириться.

• Надмозг и Цензура — При переводе романа на русский язык издательство «Ad Marginem» (удалило около 20 страниц текста: редактор посчитала, что на месте демонстрации сумасшествия автора и спутанности сознания — бесполезные самоповторы, а также слишком много грубостей. После скандала в прессе был выпущен второй тираж без цензуры. Более того, перевод изобилует техническими неточностями. В Сталинграде русские «время от времени палили из гранатомётов», а в оригинале на их месте — «mortars». Также в наличии пробивающиеся синтаксические и грамматические ошибки (впрочем, надо бы сравнить этот аспект с оригиналом — может, так и было задумано ради демонстрации спутанности сознания?).

• Что за фигня, автор? — в Германии разгорелись дебаты, в ходе которых автора обвинили обовзвали «порнографом насилия». А в Британии в «The New York Times» посчитали роман «неправомерно сенсационным и преднамеренно отталкивающим», а тех, кто из французских именитых критиков посмел роман похвалить, буквально назвали «извращёнными». Короче, опять собирательный борец за нравственность посчитал, будто автор — либертин, и произошла безумная тролльская логика в своём каноническом виде: «демонстрация чего-то нехорошего равна пропаганде нехорошего».

Действующие и/или обсуждающиеся в романе личности

• Нацисты высшего ранга: Адольф Гитлер, Генрих Гиммлер, Рейнхард Гейдрих, Адольф Эйхман, Альберт Шпеер, Рудольф Гесс, Генрих Мюллер, Мартин Борман, Вальтер Шелленберг;
  • а также: Вернер Бест, Герман Гот, Фридрих Йекельн, Эрнст Кальтенбруннер, Эрих Манштейн, Йозеф Менгеле, Артур Небе, Герман Фегелейн, Ганс Франк.

• Другие нацисты: Вальтер Биркамп, Пауль Блобель, Хельмут Боун, Джоэл Брандт, Рудольф Брандт, Робер Бразильяк, Вернер Брауне, Рихард Бэр, Альберт Видман (вероятно), Эдуард Виртс, Дитер Висличены, Одило Глобочник, Эрнст Джингер, Вилли Зайберт, Куно Каллсен, Рудольф Кастнер, Ганс Каммлер, Вольф Кипер, Моисей Коган, Геррет Корсеманн, Ганс Кох, Артур Либехеншель, Теодор Оберлендер, Отто Олендорф, Фридрих Паулюс, Вальдемар фон Радецкий, Вальтер фон Райхенау, Отто Раш, Люсьен Ребате, Франц Сикс, Отто Фёршнер, Рейнхард Хён, Арно Шикеданц, Хайнц Шуберт.

• Современные писатели, которые не взаимодействуют с Максом: Эрнст Юнгер, Люсьен Рибейт, Шарль Моррас, Луи-Фердинанд Селин и Пол Карелл.
  • Историки, которых цитирует Макс: Рауль Хилберг, Алан Буллок (биограф Гитлера и Сталина) и Хью Тревор-Роупер (автор книги «Последние дни Гитлера»).