Уши автора

Короче, Склихосовский! Из произведения слишком явно и неуместно выпирают взгляды самого автора.

Не надо здесь реальной жизни! Особенность темы этой статьи в том, что её нельзя применить к реальной жизни. В реальной жизни нет, к примеру, объективного добра и зла, а вторжение в личную жизнь реальных людей выходит за рамки приличия. Пожалуйста, помещайте только вымышленные примеры.

На вкус и цвет все фломастеры разные Эта статья описывает явление так называемой вкусовщины. То есть, наличие или отсутствие этого явления в значительной степени зависит от мнения аудитории. Пожалуйста, помещайте примеры этого явления в статьи о собственно данном явлении.

Мы читаем (смотрим, слушаем, играем) произведение о захватывающих приключенях четверки героев в мире эльфов и драконов. Или следим за всегда слегка небритым детективом, который ведет расследование в вечно укрытом тьмой городе. Или, может, листаем популярную книжку по истории Римской империи или верованиям древних полинезийцев. Как вдруг посреди текста встречаем пространное, навязчивое и главное — совершенно излишнее рассуждение на тему… почти чего угодно. Единственно верной морали, гнилостной сущности республик и демократий или тиранической — любой империи или монархии. О том, как правильно бить жену или дрессировать воспитывать детей. Как потеряли берега всяческие меньшинства, или об их тяжких страданиях в мире, где вырезание павшего города под корень — обыденность. Какие зазнавшиеся дураки все эти ваши интеллигенты и либералы, или о том, какое тупое быдло все эти ваши «простые парни с раёна», не ценящие красоты слога повести о блестяще образованном стареющем педофиле. Познакомьтесь — это из текста торчат «уши автора».

Этот эффект возникает, когда автор не смог создать басню на свою больную тему, но и пройти мимо тоже не смог. Когда зайчик с белочкой сталкиваются с жадностью других персонажей, и после ряда приключений приходят к выводу, что деньги, дескать, зло — то это не наш троп. А если зайчик с белочкой идут собирать землянику, а по пути вдруг останавливаются, чтоб проинформировать озадаченного читателя, что деньги зло — это как раз троп.

Троп характерен для излишне увлечённых (часто — политикой, но в целом — любыми неконтекстными вопросами) авторов. С них станется ввернуть в комикс про волшебных пони диатрибу про важность дать больше прав «угнетённым», в комикс про супергероев — утверждение, что латиноамериканцы должны называться в четвёртом роде, в настольную игру — свои фетиши, а в статьи на какой-либо вики — пропаганду своей точки зрения. Иногда эффект может возникнуть при неумелом «На тебе!» или когда сатира автору не удалась и получилось соломенное чучело. Очень часто автор при этом демонстрирует невладение вопросом. Дорогой автор! Мы хотим читать про приключения отважного майора ВДВ в мире меча и магии, странствовать вместе с героями по космосу и палить из бластеров, а не слушать твое брюзжание на темы политики и нравов молодёжи!

Есть обширная серая зона произведений типа политических триллеров, шпионских романов времён холодной войны и тому подобных, изначально пронизанных симпатиями и антипатиями. С одной стороны, главное в них всё же сюжет и персонажи. С другой — взгляды автора обычно выражены очень явно, и нередко — не очень уместно и художественно. Тут только и остаётся, что сказать: «На вкус и цвет все фломастеры разные».

Троп является подтропом «Что за фигня, автор?», когда «фигня» — вставка на посторонние темы. Частный случай — неуместный Сталин в некоторых его вариантах. В играх желание авторов подобным образом выразить свою позицию нередко принимает форму «Это плохо, понятно?»

Когда такой эффект НЕ возникает?

• Первый вариант: такое отступление — естественная часть образа персонажа, который не является голосом автора.
• Второй вариант: произведение посвящено рассмотрению в художественной форме именно этих вопросов, с осуждением, восхвалением или высмеиванием. Взгляды автора тут могут быть выражены прямо, но они не выглядят в тексте лишними — он для того и был написан.
• Третий вариант: произведение в целом не об этом, но выстроено так, что регулярные авторские отступления и визиты к чудакам, описанные в духе тропа, являются его органичной частью.

Как это не нужно делать?

Для начала задаться вопросом, нужен ли вообще этот эпизод. Безусловно, уважаемый автор, ваши мысли про политику, религию, воспитание детей, отношения полов и проблему секс-меньшинств важны и ценны, но точно ли уместны? Если ответ на этот вопрос «нет» или хотя бы «едва ли», то лучше будет воздержаться. Может возникнуть искушение приписать эти мысли какому-нибудь персонажу. И это возможно, однако будут ли такие мысли естественны для этого персонажа в его обстоятельствах? И даже если будут, не введён ли этот персонаж в сюжет исключительно для того, чтобы их выразить? Безусловно, никто не вправе запретить вам, уважаемый автор, использовать свой текст для высказывания и пропаганды собственных взглядов. Однако читатель открыл вашу книгу, чтобы прочитать рассказанную вами историю. С вашими взглядами он вполне может ознакомиться в блоге, интервью или предисловии.

Как это можно сделать?

Во-первых, почему бы не выбрать подходящие для этого жанр и форму? Политического памфлета, утопии, антиутопии… Во всех подобных жанрах явное выражение взглядов автора не то что не является неуместным, а даже всячески приветствуется. У столь прямого выражения мнения, особенно не блещущего оригинальностью, вряд ли будут толпы читателей? В таком случае, нужно задуматься, стоит ли это мнение усилий, затраченных на его донесение до публики. Во-вторых, можно не проговаривать позицию прямо, а изобразить её, либо вести действие на её фоне. Приём сомнительной честности, грозящий сорваться в дурной вариант соцреализма с явно искусственными мирком, умалчиванием о реальных проблемах, отказом рассматривать неудобные для автора точки зрения и тому подобным. Однако неумелое или бездарное использование любого художественного приёма не ведёт ни к чему хорошему.

Примеры

Литература

Отечественная

• Метапримеры:
  • За единичными исключениями (чаще лишь условными) — все политизированные варианты попаданцев, тщащихся спасти Россиюшку и наставить на путь истинный. Во многих случаях весь немаленький роман представляет собой сплошное брюзжание автора на тему политики и упадка нравов с поливанием различными субстанциями обладателей несимпатичных автору взглядов и смакованием вымышленных расправ над идеологическими и политическими оппонентами. Персонажи нередко изображены в стиле «палка-палка-огуречик», а сюжет является чередой побед главного героя и симпатичных автору политических сил, да автор зачастую иначе и не умеет, а в особо тяжёлых случаях — не считает нужным учиться.
  • Не следует думать, что ситуация уникальна для русскоязычной литературы: в других странах такой моды на этот жанр не возникало, однако примеры аналогичного ублажения имперских, национальных и прочих исторических комплексов через литературу найти можно (к примеру, увы, некоторые произведения Хайнлайна).
  • Автор данной правки однажды заинтересовался книгой о мировой истории подводного флота в книжном магазине. Взяв её с полки, автор посмотрел оглавление и увидел там главу (весьма объёмную, судя по номерам страниц), озаглавленную «Подлость и трусость американских подводников». После этого автор передумал покупать книгу, так как у него возникли сомнения в её объективности и беспристрастности.
• Михаил Булгаков — невооружённым взглядом видно, что у Михал Афанасьевича знатно так подгорало по вопросам политики и происходящего в стране. Особенно заметно в «Собачьем сердце».
• А. Бушков, «Сварог» — заглавный персонаж очевидным образом выражает взгляды автора, проговариваемые прямым текстом. Учёные — безответственные заносчивые дураки, балующиеся опасными вещами. Нормальные учёные работают на госбезопасность! Любые демократические институты — «бесполезные говорильни», а вот грозный самодержец, решающий все вопросы методом «кулаком по столу» — это хорошо и правильно. И так далее, и тому подобное. Неудобных точек зрения нет, разумеется. И даже на характеристику главного героя это не списать, потому что совершенно аналогичные взгляды выражены и в приложениях, которые якобы представляют собой тексты, написанные авторами из вымышленного мира.
• Дмитрий Глуховский (что серия «Метро», что другие произведения) ну никак не может обойтись без пассажей в сторону СССР и социализма.
  • С появлением серии игр сюда же замешались очень густопсовые украинские стереотипы про Россию.
• Макс Далин, «Зелёная кровь» — диалог с карикатурной тёткой-веганом, которая наезжает на героя за то, что тот купил мясо для пса. Из её реплик ясно, что местные идеологические веганы ненавидят животных-оборотней. Притом, что в этом мире, судя по всему, оборотнями являются ВСЕ высшие животные, кроме тех, в которых специально подавляют возможность принимать человеческую форму (к примеру, на фермах — по этическим соображениям). Почему «зоошизанутая» тётка защищает исключительно «неразумных» животных? И зачем вообще был нужен этот эпизод, если дальше эта тема никак не развивается? (Мысли у холодильника: почему в показанном обществе вообще нет сколько-нибудь заметного общественного движения в защиту оборотней, так что в итоге единственным избавлением для них становится катастрофа, истребившая большую часть людей?) Похоже, автор просто сильно не любит подобных активистов в реальном мире (даром что пишет типичную зелёную басню).
• Илья Деревянко — в его книгах постоянные ссылки на жизненные убеждения автора: монархизм, упоротое православие и антисемитизм. Будьте уверены — если в книге упомянута рок-группа, то обязательно будет сноска, где говорится, что эта группа пропагандирует сатанизм.
• Д. Казеннов, «Жизнь без бога» — в тексте, повествующем (причем весьма интересно и на высоком уровне) о развитии религиозных и антирелигиозных философских идей на протяжении веков и тысячелетий откровенно чужеродно выпирают выпады в адрес сиюминутных, на момент написания, российских политических реалий и деятелей.
• Алексей Калугин, «Сезон катастроф» — автор (даром что коренной москвич) весьма не любит Россию. И пусть вас не вводит в заблуждение, что Центр Изучения Катастроф, где стремятся всех спасти от природных катаклизмов и аномалий, расположен в этой стране. Москва, благодаря Сезону, сделала «буль-буль» и частично затонула, а президент и его окружение свалили в безопасное место и чем-то пытаются оттуда руководить (этот момент подаётся Калугиным без конкретики, но с изрядной долей пренебрежения). Из основных героев-сталкеров-квестеров двое русских стрелков не особо любят вспоминать прошлую «мирную» жизнь: один вздыхает, что воевал непонятно за что, второй вовсе свалил из страны и записался в Иностранный Легион, сменив имя. В районе Кинешмы не только устроили циклопических размеров свалку (на десятки метров уходящую ввысь!), но и начали возводить на отвоёванном у мусора пятачке микрорайон из одного здания и двух недостроек (со всеми подведенными коммуникациями, что удивительно). Тут одновременно подчёркивается русская бесхозяйственность в терминальной стадии и заодно неприхотливость кучки стариков, проживающих в мусорном котловане по принципу: «А куда деваться?» Ну и капелька либерализма в пятой части, где главный герой — уроженец Англии с конкретно подтекающим чердаком — не к месту принимается рассуждать, что русские раньше были люди как люди, потом вдруг опять массово рехнулись, возомнили себя пупом Земли, захапали Крым и т. д. и т. п.
  • Советский Союз у автора прочно ассоциируется с миллионами расстрелянных лично Сталиным. В книге, посвященной микрорайону в центре мегасвалки, герои обнаружили в монолитных, спрессованных стенах слабое место: целые траншеи, засыпанные старыми газетами. Продираясь сквозь «культурный слой» и выкидывая килограммы макулатуры, дабы сделать туннель, они находят не абы что, а издания времен сталинских репрессий. Обитатели микрорайона мигом распределяют обязанности: молодые углубляют туннель, старичьё собирает падающие с неба газеты и осуждающе (но с интересом) зачитывает друг другу статьи о тогдашних ужасах.
• Л. Лагин, «Старик Хоттабыч» — спорный пример. С одной стороны, выпирающие политические характеристики режимов и образы некоторых персонажей смотрятся довольно сомнительно. Право слово, книжка, призванная демонстрировать перевоспитание трогательного, но дремучего носителя средневековых предрассудков в лице древнего арабского джинна под влиянием сугубо положительного советского подростка-пионера ничего бы особенно не потеряла от удаления или смягчения этих моментов. С другой — линия политической сатиры проходит через всю книгу, как и через многие другие советские книги для подрастающего поколения.
• Сергей Лукьяненко:
  • «Новый дозор» — совершенно неуместная беседа главного героя с карикатурной «чайлд-фри феминисткой» в аэропорту. Да, среди представительниц фем-движений можно найти и носительниц таких взглядов, в том числе и готовых их высказывать в такой форме всем подряд. Но никакого отношения к событиям книги весь этот эпизод не имеет.
  • А на протяжении всего цикла автор — устами своего героя-PoV, Антона Городецкого — несколько раз «пнул» либералов. Выглядит не всегда органично. Порой кажется, что в Антона временно вселился маг Руслан сам Сергей Лукьяненко.
  • Вообще для Лукьяненко характерно выяснение отношений с интернет-оппонентами на страницах своих книг, см. сцена в «Спектре», где он буквально затроллил до смерти группу молодых людей, изъясняющегося как фидошные кащениты (тому, кому эти два слова ничего не говорят, сей эпизод будет понятен ещё меньше).
  • Интересная и нестандартная завязка в «Звезды — холодные игрушки» заканчивается попаданием на планету Геометров. Здесь стоит закончиться и чтению книги, потому что дальше Лукьяненко просто воюет со Стругацкими и их «Миром Полудня».
    • Так, выходит, весь жанр полемизирующего произведения сдавать в утиль надо, так как там одни уши автора с другими ушами автора воюют.
  • «Лабиринт отражений» — эпизод, где главный герой в Диптауне спорит со случайным попутчиком-американцем о толерантности: мол, «у вас в Америке нельзя негров называть неграми». Американец не может аргументировать свою позицию и лепечет что-то невнятное. Мало того, что этот эпизод не имеет никакого отношения к сюжету, так от него ещё и покоробит читателя, который знает, что запрещённое «n-слово» не является аналогом вполне нейтрального русского слова «негр» и переводится скорее как «черномазый», только ещё грубее.
    • Но, возможно, герой внутри своего мира (и автор IRL) что-то вдобавок слышал про испанское слово negro (в английском оно жаргонное), которое в наши дни в США признаётся тоже неполиткорректным и не очень-то уважительным, но всё же более мягким, чем nigger (хотя объективно оно не столь нейтрально, как русское «негр»).
• Александр Митта, «Кино между адом и раем» — учебник по сценарному мастерству с той же бедой, что и предыдущий пункт. Но хотя бы не треть всего текста, и на том спасибо.
• Юрий Нестеренко — практически в любом произведении будут торчать уши воинствующей асексуальности, а персонажи, такого подхода не разделяющие — подвергаться различным измывательствам в режиме «педаль в асфальт». Даже когда произведение совершенно не об этом. В чуть меньше степени, но тоже заметно выпирают мизантропия и радикальный антикоммунизм.
• Александр Никонов, «Астрономия на пальцах» — Относительно неплохой научпоп, собственно про астрономию, приличная часть которого в итоге посвящена критике советских репрессий, и Сталина, где фразы уровня «когда вождь наконец любезно освободил страну от своего присутствия, откинув раздвоенные копыта в сторону ада.» были одними из самых нейтральных и цензурных.
• Вадим Панов:
  • Тайный Город: автор, как ярый антисоветчик, первые книг десять очень любил пинать т. н. «империю». То вложит полную осуждения речь в уста комиссара Тёмного Двора (хотя сам творил такое, что НКВД-шники в сравнении с ним — дети малые), то Ленина обзовёт Азаг-Тотом, который, придя к власти, выстраивает излюбленное общество, зиждещееся на ненависти, то осуждение войны в Афганистане ввернёт, то вложит в уста пожилого пассажира пригородного автобуса в алтайской провинции рассуждения про «краснопузую сволочь», притом, что действие происходит в разгар 90-х. Со временем запал у Панова поутих, но только в этой области. Украинцев он с удовольствием поливает едва ли не с начала цикла. Сперва завуалированно — через анекдотичных сумасбродов и дебилоидов Красных Шапок, (которые то «демократические» выборы затеют, то компенсацию у Ордена затребуют за изгнание из Западных Лесов, то попробуют заработать на транзите газа), позднее — практически открытым текстом.
  • Украинская тема выплеснулась из Тайного Города и докатилась аж до далёких планет, где происходит действие цикла «Герметикон». Там Панов оттянулся, пока описывал Менсалу — обнищавшую и разграбленную в результате гражданской войны планету, которая ныне поставляет Герметикону только хренполучий и безбашенных наёмников. Там в прошлом перегрызлись неграмотные и завистливые западуры (sic!) с более богатыми и культурными «беляшами», живущими на востоке, а в результате планету раздербанили олигархи губернаторы с персональными армиями, зависимые от внешних, более могущественных сил. Для тех, кому сложно понять, в кого же направлены ядовитые стрелы автора, припасены «пасхалки» наподобие «Сектора правды» или одеккитов, которые жить не могут без публичных массовых казней.
• Виктор Пелевин постоянно балансирует на грани этого тропа. Уже в «Жизни насекомых» его буддийские идеалы прописаны несколько педалированно. Практически в каждой книге персонажи уделяют морализаторству и философическому угару столько времени, что это перестаёт восприниматься органично, причём клонят в основном всегда в одну и ту же сторону. Поклонники, наоборот, считают это не багом, а фичей, а Виктора Олеговича называют мастером увлекательного преподнесения сложных философских концепций.
• Лев Толстой:
  • Обожал выписывать многостраничные ОЦМ по любому поводу. Причём если все эти «мысли народные» и «мысли семейные», а также похождения Лёвина в деревне, хотя бы безобидны, то в «Крейцеровой сонате» торчат уши совсем уж уродливой формы.
  • «Война и мир» — у автора и так позиция довольно чёткая, но в эпилоге он превосходит сам себя: полностью отвлекается от сюжета и начинает излагать свои мысли про историю, философию, математику…
• Эдуард Успенский, «Юности честное зерцало» (этакий иронический комментарий, приложенный к полному тексту знаменитого издания XVIII в.) — по идее сатира для подростков, по факту — мегатонны брюзжания про то, как всё было плохо в кровавом совке.
• Владимир Васильев, «Лик Черной Пальмиры» — по поводу и без все Темные продуцируют в адрес Светлых «адекватные» украинские стереотипы о москалях, ограниченных, тупых и постоянно подозревающих не разу не хотящих их как-то наколоть темных, а также упоминают, какой Киев замечательный город по сравнению с Москвой и особенно Санкт-Петербургом (той самой «Черной Пальмирой»).
• Александр Рудазов в ранних произведениях позволял себе вкладывать в уста практически всех положительных персонажей довольно жёсткую гомофобию. С возрастом… нет, геев ничуть не полюбил, но научился выражать отношение к ним куда художественнее (и чаще в ключе «гомосексуализм — это смешно»), а туда, где оно неуместно, и вовсе его не пихать.

Зарубежная

• Бонд. Джеймс Бонд. В поздних романах особенно много авторского брюзжания на тему «как испортился этот мир, а вот давеча-то не то, что нонеча». Но и в ранних автор был не прочь побухтеть.
• Иэн М. Бэнкс, цикл «Культура». Бэнкс был «левым» по убеждениям и анархо-синдикалистом, и если вам кажется, что пахнет политической агиткой и морализаторством, то, скорее всего, так и есть.
• В. Виндж, «Глубина в небе». В тексте романа о столкновении трёх принципиально различных цивилизаций где-то с середины вдруг начинается безудержное восхваление демократических институтов и свободы торговли в лице Кенг-Хо с поношением оппонентов, изображённых самыми чёрными красками. Даже у читателя, разделяющего данные симпатии с антипатиями, такое внезапное и лобовое навязывание взглядов автора вызывает раздражение, особенно с учётом космического (буквально!) масштаба сюжета.
  • Какие уши автора там объективно торчат вне политики, так это ненависть к «окошкам» и симпатия к командной строке и клавиатурным комбинациям (каковые shortcut'ы переводчик не преминул перевести как «просечки»). В ещё большей мере это присутствует в романе «Концы радуг». А как относиться к тоталитарным «общественникам» в «Глубине» — то уже личный выбор каждого…
• Гарри Гаррисон, куда без него. Автор был антимилитаристом, анархистом и эсперантистом, и практически в любом его произведении хоть что-то из этого, но обязательно торчит. Если армия, то балаган с командирами-Горловыми, и обязательно найдётся персонаж, который будет это подсвечивать. Если государственная структура — то это неповоротливая и бесполезная, а то и прямо вредоносная бюрократическая машина; авторские же воззрения на тему мютюэлизма будут вложены в уста разумного суперкомпьютера (а напрашивающейся лёгкой деконструкцией «мютюэлистического» общества автор не будет заниматься от слова «совсем»). А эсперанто не просто станет языком межгалактического общения: он будет описан с любовью и обожанием куда подробнее, чем нужно для сюжета, и реплики персонажей на эсперанто будут где надо и где не надо.
• Р. Хайнлайн, «Звёздный десант»: роман в целом — довольно лобовая агитка наивного милитаризма, но выступление школьного учителя главного героя на тему марксизма мало того, что безграмотно (Маркс, как к нему ни относись, дураком вовсе не был и затрагиваемые учителем вопросы ему, разумеется, в голову приходили), так и выглядит совершенно неуместно. При этом напрямую моментом характеристики персонажа не является: тот как раз честно играет сугубо положительную роль мудрого ментора-наставника. В принципе, в романе и без этого эпизода полно рассуждений о Единственно Верном и Разумном Устройстве Общества, от лица главного героя и некоторых других персонажей. Вот только вопрос, в какой мере они являются авторскими: Хайнлайн был человеком своеобразных взглядов. Достаточно сказать, что «Чужак в стране чужой» была написана одновременно с «Десантом», так что автор мог и намеренно поиграть с тропом таким образом.
• Поздний Стивен Кинг очень любит пинать в своих книгах Дональда Трампа и подлизывать Хиллари Клинтон. И не важно, что сюжет не имеет никакого отношения к политике, повод ввернуть, как ужасен Дональд и какая молодец Хиллари, обязательно найдётся.

Телесериалы

• Ремейк сериала «Зачарованные» («Charmed») — в каждой серии страдания по поводу феминизма, причём настолько топорные, что на грани пародии.

Комиксы

• Вышеупомянутое оскорбление латиноамериканцев в недавнем комиксе Marvel. «Latinx» — откровенное оскорбление их и их языка, продвигаемое преимущественно американцами без оглядки и уважения к самим латинос. Примерно как русского называть «мужчинк» или «женщинк», и при этом на голубом глазу втирать, что это всячески лучше, чем женский и мужской рода слов, и что втирающий лучше знает, как говорить, чем родившийся и выросший в соответствующей культуре человек.
  • Мнение самих латинос отлично выражает вот этот комикс.

Видеоигры

• Heroes of Might and Magic IV — карта «Драконы меча и магии» от писателя Джорджа Локхарда. Злые людишки жестоко убивают ни в чём ни повинных драконов и оставляют несчастных драконят сиротами. А всё потому что они завидуют силе и мудрости драконов! Если кто не в курсе, Джордж Локхард буквально помешан на драконах — он ненавидит любые сеттинги, где этих существ убивают. Пофиг что драконы могут быть злыми, просто люди их ненавидят.
• Idle Civilization — вы обязаны на определённом этапе перейти на социалистический путь, иначе безальтернативное поражение. И да, религии, в частности, единобожие, тут поданы как опиум для народа и средство закабаления.
• The Last of Us Part 2 — в одной из миссий можно обнаружить заброшенную синагогу с религиозной атрибутикой типа менор и звёзд Давида. При этом Элли наотрез откажется стрелять в данные предметы, видимо, растроганная рассказом Дины о походах в синагогу с сестрой. Не то чтобы в этом была какая-то необходимость, но продиктованный политкорректностью искусственный запрет, никак не обоснованный механиками игры или сюжетом, выглядит нелепо, тем более в мире постапокалипсиса. Притом, что в распятие пострелять не запрещено. Тут можно не к ночи вспомнить о том, что Дракман таки да, как и одна из героинь игры Дина. А вот две другие героини, Элли и Эбби, как и Джоэл — таки нет.
  • В развитом постапокалипсисе, по-видимому, нет никаких проблем с едой, если Элли и Дина могут отказаться от сэндвичей от «шовиниста» перед патрулём. Приготовленных, кстати, в качестве извинений за то, что он назвал Элли «лесбухой».
  • В секте, где вырос Лев, у женщин вроде как достаточно прав, чтобы они были воинами, но в то же время часть ещё несовершеннолетними отдают в жёны старейшинам. Эбби, видимо, в курсе, что такое деднейминг, и очень, очень осторожно спрашивает сестру Льва, почему некоторые люди называли его Лили, и вообще ни разу не приняла его за девочку.

Настольные игры

• Канон сеттинга Forgotten Realms очень сильно подчищен для публики, но благодаря хитро составленному контракту всё, что публично постит о сеттинге его автор, Эд Гринвуд, нерушимо. В частности — повальная бисексуальность, регулярные оргии, публичные дома и проституция (храмовая и не очень) в целом, одобряемая некоторыми богами смена пола (для которой в DnD есть очень много полнофункциональных способов), и инцест среди аристократии. И всё это тянется с 1990-х!
  • Несмотря на то, что у магического сеттинга с доступной контрацепцией и лечением всех болезней такая раскрепощённость — логичное следствие, все остальные следствия наличия магии (например, голем-фабрики, полностью автоматизирующие производство немагических вещей) — отсутствуют, сеттинг представляет из себя сферическое раннее средневековье с рыцарями и королями, а не махровый манапанк, каким оно должно бы быть. Отсюда и торчащие уши — описание повальных оргий везде (даже там и в тех слоях общества, где контрацепция труднодоступна), и полное отсутствие других выводов из магии.
  • Из заметного в Dungeons & Dragons в целом, даже если не углубляться в изучение игры — постоянные упоминания гомосексуальности («почему-то» преимущественно мужской) в приключениях для 5E.
    • И упоминания Мастера игры почти исключительно как 'she'.

Интернет

• Очень многие ребята, ведущие каналы на YouTube, к месту и ни к месту упоминают о своём отношении к тому или иному аспекту культуры и/или политики. Даже если к обозреваемой теме это совсем не относится.

Контрпримеры

• В. Гюго, «Отверженные» — третий вариант. Роман наполовину состоит из авторских отступлений, в том числе описывающих бедственное положение неимущих слоёв населения, лицемерие некоторых священнослужителей и тому подобное. Однако это естественная часть повествования, создающая фон, на котором разворачивается действие романа.
  • В принципе Гюго во всех своих романах не прочь главку-другую уделить пространным рассуждениям «за жЫзнь». Прикиньте, каково было его читателям, когда он печатался в формате фельетона: ты ждешь новых приключений, скажем, Гуинплена и Деи, а получаешь вместо этого — очерк о придворной жизни прошлых веков.
• Я. Гашек, «Похождения бравого солдата Швейка». Да, эта книга — одно сплошное «На тебе!» армии Австро-Венгрии, армейской муштре, официозной религии и двуединой монархии в целом. Своих симпатий и антипатий автор ничуть не скрывает, однако произведение для этого и было написано. Второй вариант.
• И. Ильф, Е. Петров, «Двенадцать стульев» — второй вариант. Произведение сатирическое, почти все персонажи в той или иной мере карикатурны. Шпильки и политические симпатии авторов совершенно неприкрыты, но в подобном тексте они уместны.
• Г. Гаррисон, «Специалист по этике» — М. Саймон то и дело разражается напыщенными речами о морали и этике, почти всегда крайне неуместными, глупыми и не приводящими напрямую к прискорбным последствиям исключительно стараниями главного героя. Однако эти выступления — часть образа персонажа. Первый вариант пополам со вторым, ибо сам Саймон — очевидная карикатура на прекрасно известных автору-американцу моралистов религиозного толка. Одновременно игра с тропом, ибо М. Саймон, несомненно, всячески бы одобрил произведение, без всякой иронии напичканное такими рассуждениями. По всей видимости, именно из таких сочинений и состояла его библиотека, отправившаяся на дно вместе с кораблём.